Портартурцы

Дождь перестал. Подул северо-западный ветер. Запахло морем. Слышен был шум прибоя. На станцию собирались офицеры. Скоро после осмотра укреплений Киньчжоу должны были прибыть генерал Фок и полковник Третьяков. В отблесках догорающей зари отсвечивали блестящие погоны младшего командного состава.

— Скажите мне, пожалуйста, господа, в чем разногласия у начальника дивизии с полковником Третьяковым? — обратился штабс-капитан Двайт, который прибыл на станцию несколько часов тому назад из Бицзыво, где успешно проводилась высадка японских войск.

— Наш генерал не совсем согласен с планом обороны Киньчжоу, разработанным комиссией в двадцатых числах января, а полковник защищает его, так как он сам член этой комиссии, — сказал капитан Стемпковский. — Генерал требует спуска линии окопов к подошве укрепления и постройки новых окопов, защищающих подступы к батарее № 15 и предотвращающих обход нашего левого фланга по берегу Киньчжоуского залива. Надо признаться, у нас на линию морского прибоя очень мало обращено внимания.

Капитан замолчал и закурил папироску.

— Вы же работали там, расскажите подробней, — вступил в разговор командир пограничной стражи Бутиков.

Спор был большой. Комиссия записала, что левый фланг совершенно неудобен для атаки. А главное, утверждали специалисты, при наличии батарей девятой, десятой, одиннадцатой, двенадцатой и пятнадцатой нельзя допускать даже и мысли о возможности движения неприятельских цепей и колонн по берегу. Главная-де опасность — со стороны железнодорожного полотна и отрогов горы Самсон.

— Неопровержимая истина. Японцы не сунутся по берегу Киньчжоуского залива, мы их будем уничтожать в каком угодно количестве! — воскликнул, краснея, прапорщик Цветков. — Не забывайте наших фугасов.

— Все это так до тех пор, пока не будут подбиты крепостные орудия, — усмехнулся Стемпковский.

— Вы так же, как и генерал Фок, не верите в неприступность Киньчжоу? — опросил штабс-капитан Двайт.

— Дело не только в укреплениях, но и в людях. Не думаю, что японцы начали атаку сразу без подготовки своей артиллерией. И надо опасаться, что они достигнут многого.

— Но почему? — опросил прапорщик.

— Высоты, которые при тесном обложении Киньчжоу будут в их руках, господствуют над пятидесятитрехсаженной горой Наньшань. Это — во-первых. Надо предположить, что они подвезут сюда сотенки две пушек нового образца с приспособлениями для бомбардировки по невидимой цели. Далее — их артиллерийский парк немыслим без мортир.

— Вы еще наворожите поддержку флотом? — вставил штабс-капитан Высоких.

— Учитывайте, учитывайте все, — невозмутимо ответил капитан. — Наш флот ранен, и, главное, в голову.

— Да, после смерти Макарова японцы обнаглели на море, — сказал мичман Шимановский. — Орудия в большинстве здесь старые, поршневые, а пушки Кане, привезенные недавно, все еще не установлены.

— Несчастие крепостей в том, что их орудия бывают несколько устаревшими в техническом отношении против орудий наступающих.

— Что же делать? — воскликнули пехотные офицеры.

— Создать более благоприятные условия для пехоты, на чем и настаивает начальник нашей дивизии.

— О нем разноречивые толки, — сказал шепотом артиллерийский офицер пехотному. — Многие считают его взбалмошным.

— Солдаты его любят. Он несколько сумасброден. А о боевых его качествах узнаем. Он заботится о солдатах и офицерах и не хочет, чтобы они гибли понапрасну.

— Говорят, он сторонник редкого размещения солдат в окопах.

— Хотя это и против устава, но не лишено смысла.

— Уставные положения стареют, — поспешил вставить пехотный поручик.

Раздалась команда «смирно». Офицеры осмотрели себя и подтянулись. К вокзалу подошли генералы Кондратенко и Фок, а за ними полковник Третьяков. Поздоровавшись с офицерами, Фок остановился у кромки перрона и, повернувшись лицом на север, взглянул вдоль пути. Когда к нему подошел полковник Третьяков, он, продолжая прерванный разговор, сказал:

— Я еще и потому против окопов у вершины горы, против ваших ласточкиных гнезд, что там получается большое сосредоточение неприятельского огня.

— У подошвы горы большой радиус, длина окопов увеличивается. Для заполнения их потребуются новые группы стрелков, — возражал Третьяков.

— Вы, полковник, конечно, рады засадить ваш полк под самое небо. Но какой от этого толк? Какой толк, я спрашиваю? Вершина будет окутана пылью и газами снарядов. И вдруг перед самым носом у вас неприятель.

— Запыхавшийся неприятель, ваше превосходительство.

— Ошибочный вывод. Высота Наньшаня пятьдесят три сажени. Западный и восточный скаты хотя и достаточно круты, но все же по ним можно бежать вприпрыжку в полном вооружении до самой вершины. Северный склон укрепленной горы сходит на нет и по нему можно въехать в коляске рысью до самых пушек, как по шоссе. А тут еще Самсон своими отрогами, как клещами, охватывает наши укрепления. Дополнительные окопы нужны, да еще и с козырьками от шрапнельных пуль.

— Каждые лишние сто сажен окопов потребуют новых стрелков, а они нужны для отбития фланговых движений.

— Лишних солдат не дам, ибо считаю это вредным.

— Наши стрелки не обстреляны, большая часть из них новобранцы и запасные… Разбросаем их друг от друга на двадцать шагов, и они будут чувствовать себя одинокими, а в трудную минуту будут вне нравственного влияния начальника.

— Это устарелое мнение, полковник, — с горячностью возразил генерал Фок. — Вы думаете, солдаты струсят?

— Нет, что вы, ваше превосходительство! Но все же при более близком соприкосновении каждый в надежде на товарищескую поддержку.

— Нельзя набивать окопы людьми! — выкрикнул Фок.

Генерал Кондратенко обернулся и взглянул на группу офицеров, в середине которой размахивал руками Фок.

«Вечно спорит, — устало вздохнул Кондратенко. — Разве до споров сейчас, когда по горло дела, когда должна быть сплоченность, когда, враг на вороту висит? Тяжело. События развертываются, а мы как дети. Впрочем, кто виноват во всей неподготовленности, во всей неразберихе?.. А тут еще это пасхальное яичко — Дальний… Дорогая игрушка, а придется бросить!»

Генерал вздохнул и провел рукой по лбу. Все видели, что он сильно утомлен. Объезд позиций, разговоры, неудовлетворенность возведенными укреплениями, пассивные действия северной армии расстроили его.

«Непонятно! — мысленно воскликнул Кондратенко, — Никакого движения со стороны севера. Значит, там у них еще большая неподвижность и неподготовленность».

Генерал достал из бокового кармана лист исписанной бумаги и сделал несколько пометок.

«Зачем было заваривать кашу? — думал он. — Зачем забивать миллионы па Дальний? Зачем затолкали в порт-артурскую лужу весь флот? Сидели бы во Владивостоке, а здесь оставили небольшие заслоны». Кондратенко тряхнул головой, засунул в боковой карман приказ Стесселя, на котором делал пометки, и подошел к генералу Фоку.

— Нужно отличать трусость от чувства самосохранения, чувства, присущего каждому живому, организму, — горячился Фок. — Без этого чувства все живое погибло бы, но крайность во всем вредна, поэтому природа в противовес ему дала людям чувство любви, а общество выработало понятие о долге. Так называемой храбрый этого не замечает и, вырвавшись из беды, в которую лез без рассуждений, приобретает кличку отчаянного. Всех трусов стоит делить на две категории. Трусы меньшинства под влиянием страха теряют способность мыслить; они не могут отдать отчета в собственных действиях. У отдельных личностей этой категории появляется автоматизм первобытного человека, который, владея только дубиной, в случае опасности надеялся на ноги, попросту удирал. К счастью, таких у нас нет. Многие из нижних чинов при охватившем их страхе зачастую проявляют странную деятельность, например, стараются всунуть в затвор сразу несколько патронов или начинают вынимать вещи из своего мешка и снова укладывать. Даже есть такие, которые под влиянием опасности как бы онемевают, падают и стараются влезть в землю, усиленно работая коленками.