Золотой выкуп

— Что такое? — стала медленно подниматься хозяйка.

— Может, водички принести для омовения? — Было не понять, издевается Джуманбай над Бегайым или и себе и ей напоминает, что приходилось ему делать и произносить в этих стенах с малых детских лет.

— Заткни ей глотку кляпом! — приказал Намаз.

Бай уже давно проснулся и пытался незаметно сунуть руку под подушку.

— Убери руку! — приставил к его груди дуло винтовки Намаз. — Шевельнешься — стреляю. Не узнаешь меня?

— Намаз?! — невольно приподнял голову над подушкой бай.

— Я пришел за расчетом.

— Сынок…

— Замолчи, или я выпущу пулю тебе в рот!

Джуманбай заткнул рот Бегайым кляпом, завернул в одеяло, сверху накрыл сдернутым с пола громадным ковром.

— Вот теперь, тетушка, ваша вечно ноющая поясница поправится, — приговаривал он при этом. — Пропотеете хорошенько, и все пройдет.

— Где долговые тетради? — спросил Намаз.

«Вот чего они хотят, убивать не будут…» — обрадовался бай.

— Можно сесть? — попросил он.

— Садись.

— Где долговые тетради? — повторил Намаз нетерпеливо.

— В сундуке.

— Расписки бедняков с отпечатками их пальцев?

— Там же, в сундуке, сынок, там же.

— Давай сюда ключ.

— Сейчас, сейчас…

Получив от Хамдамбая ключ, они мигом заткнули рот бая кляпом, его же белой шелковой чалмой связали руки и ноги, и так же, как и жену его Бегайым, укрыли множеством одеял, а сверху — ковром. «Чтобы не замерз, бедняга!» — хихикнул Джуманбай.

Расписки и долговые тетради в самом деле находились в железном сундуке. Зато золота и серебра там не было. Но Джуманбай знал, где оно: под сундуком был ход, ведущий в подполье. Они с трудом отодвинули сундук, откинули крышку.

— Сможешь спуститься сам? — обернулся Намаз к Джуманбаю.

— Смогу, только держите свечку поближе, — попросил Джуманбай, но тут же передумал: — Лучше возьму ее с собой.

Немного спустя он вылез обратно, прижимая к животу небольшой, но очень тяжелый ларь. Прихватив с собой этот ларь, винтовку, восьмизарядный револьвер и патроны к ним, обнаруженные здесь же, они поспешно покинули опочивальню бая.

Во дворе по-прежнему царила тишина. Только кони в конюшне, видно, почуяв чужих коней, то и дело тихо ржали. В соседнем дворе закричал петух, шумно хлопая крыльями…

У Кипчакарыка Намаз натянул поводья. Они подождали сильно отставшего Джуманбая.

— Здесь нам надо расстаться, — сказал Намаз. — Ты, Эшбури, способный к счету. Пересчитай все деньги, сложи золотые к золотым, серебряные — к серебряным. Ты, Уста Джамал, пойдешь в Уклан, ты, Шернияз, — в Кушкурган, Джуман — в Джаркишлак, Эсергеп — в Маргилантепе. Понятно? Помните, кто сколько должен был получить с бая?

— Еще бы!

— Подходите, стучитесь в ворота, отдавайте деньги, говорите: это деньги за работу у бая. Надо успеть сделать это до утра. Завтра начнется охота за нами, надо быть поосторожнее.

— А что, если золотишко останется? — поинтересовался Эшбури.

— Рассыплем на Дахбедском базаре — это будет нашим подарком остальным беднякам. Покончив с делами, соберемся на Малом броде Акдарьи.

— Договорились.

— Эсергеп, разведи костер. Сожги все долговые тетради и расписки. Пепел развей по ветру. Ларь выбрось в реку.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. ЖЕСТОКОСЕРДЫЙ ХАКИМ

Дня три-четыре уже, как небо над Дахбедом затянуто темными тучами — ни дождем не прольются, ни ветром не рассеются.

Вконец расстроенный событиями последних дней, такой же хмурый, как дахбедское небо, Мирза Хамид решил отрешиться от дел, предать душу и тело отдохновению в покойных стенах родного дома.

Достигший в жизни всего благодаря старанию и изворотливости, не без благосклонной помощи Хамдамбая, Мирза Хамид сильно отличался от своего благодетеля одним качеством — сластолюбив был сверх меры. Бай не больно жаловал легкомысленных людей, транжир, но на проделки Мирзы Хамида, про которого шутя говорили, что, пойди он даже на похороны, непременно окажется в кругу женщин, смотрел сквозь пальцы. Несмотря на свой молодой возраст — ему только исполнилось тридцать лет, — Мирза Хамид успел завести трех жен. Но, будто и этого мало, частенько устраивал с друзьями в домике старого рыбака на берегу Акдарьи настоящие оргии. Люди с опаской говорили про Мирзу: «Гляди за дочкой в оба, коли хаким прошел по твоей улице!» Мирза сам по себе довольно пригож: гладкое лицо, смуглая бархатистая кожа, глаза, брови, ресницы черны, как вороново крыло, такие же усы — краса и гордость хакима. Особый шик обретает он, когда, облачившись в форму волостного, важно восседает в коляске, — царевич да и только! Однако при всей его красоте женщины, глядя на него сквозь сетку чачвана, частенько бросают ему вслед: «Чтоб глаза твои выпученные вороны выклевали!»

Волостного встретила у ворот младшая жена — пятнадцатилетняя Афтоббиби. Аккуратный банорасовый халат, под которым безрукавка туго обтягивала ее высокую грудь, украшенную рядами жемчужных бус, позолоченная металлическая подвеска на лбу делали ее похожей на куклу.

— Обед готов? — спросил хаким, проходя в дом.

— Специально для вас плов приготовила. Сама, — добавила Афтоббиби горделиво.

— Чтоб больше к очагу не подходила, — важно приказал Мирза Хамид. — Заставляй работать служанок, понятно?

— Хорошо, мой хозяин.

— Скажи, чтоб принесли вина.

— Сейчас скажу, мой господин.

Мирза Хамид вошел в дом с широкими окнами, снял форму. Присел к пышущему жаром сандалу, подставил грудь теплу. Вошла Афтоббиби, неся в руке разрисованный веселыми узорами кувшин.

— Решила сама принести, мой господин.

— И хорошо сделала, иди садись ко мне. Сегодня ты очень красивая… — Взяв жену за руку, привлек ее к себе. — Работы, забот много… устал я…

— Вай, как может устать такой богатырь, как вы? Не верю! — Выгнула узкие черные брови Афтоббиби, глядя на мужа томными глазами.

— Богатырю тоже надобен отдых, дорогая!

В этот самый миг к воротам дома Мирзы подъехали верхом три городовых. Один из них остался на улице, держа под уздцы коней. Двое других быстро вошли во двор, спросили, в каком из домов находится хаким, и прямо направились к указанному. Мирза Хамид видел в окно стремительно приближавшихся гостей.

— Ты иди пока к себе, — отстранил он от себя Афтоббиби, — я тебя позову. Ко мне царские гонцы прибыли.

Выпроводив жену, хаким поспешно надел шитый золотом халат, белую шелковую чалму, украшенную крупной жемчужиной, и пошел навстречу городовым, один из которых остановился у двери. Второй шагнул в комнату и вдруг приказал:

— Руки вверх, собачий сын!

— Намазбек?! — вскричал хаким, ощущая, как противно дрожат руки. — Добро пожаловать… милости просим…

— Лицом к стене, руки на стену. Вот теперь давай померяемся силами, кто кого исхлестает плетью, а?

Еще минутой назад чувствовавший себя сказочной силы Алпамышем [34], Мирза Хамид не мог выговорить ни слова, а ноги так и подкашивались, проклятые. А когда Намаз вынул из-за пояса револьвер, по затылку его поползли холодные струйки пота.

— А теперь ответь-ка мне, — начал Намаз полным ненависти голосом.

— Намазбек, будьте моим дорогим гостем, — только и смог вымолвить Мирза Хамид.

— Скажи-ка мне, любопытно знать, за что ты тогда отстегал меня плетью? Ты видишь на моем лице раны? Зачем объявил меня конокрадом? Ты же знаешь, что вор — Хамдамбай, ведь ты сам вор не меньший, чем твой хозяин. Разве это не ты украл дочку мясника и опозорил в домике на берегу Акдарьи? Отвечай, подлец! Объясни, за что меня бил? Если уж ты такой силач, давай встанем сейчас и по-честному померимся силами. Ну-ка, ударь меня, ударь, говорю! Ах, боишься? Но ведь ты же чувствуешь себя богатырем, когда садишься в свою вонючую позолоченную коляску! Чего теперь-то дрожишь, как щенок, упавший в воду? Бей, тебе говорят!..

Намаз сильно толкнул в грудь хакима, казалось, совсем обеспамятевшего, тот отлетел, нелепо размахивая руками, и головой ударился о стену. Намаз слегка напрягся, ожидая, что, возможно, заговорит в человеке мужская гордость, ответит ударом на удар, но хаким даже не шелохнулся, стоял, бессильно опершись спиной о стену. «Низкая тварь без капельки чести!» — выругался Намаз про себя, вслух спросил: