Золотой выкуп

Золотой выкуп

ПРОЛОГ

На много и много верст славен Дахбедский базар. Притомившиеся караваны, следующие из разных краев, зачастую завершают свой путь здесь, не достигнув Самаркандского рынка. Во времена правления Хакимбека базар был заметно приведен в порядок: вновь выстроены торговые ряды с навесами, укрывающими торговый люд от жгучего солнца и непогоды. В центре рынка располагались суконщики, гончары, медники, торговцы атласом. В конце базара шла торговля дровами. А еще дальше — разной живностью: коровами, овцами, козами, лошадьми.

К полудню базарная площадь, заполненная людьми, кипит, подобно сказочному казану-великану. Покупатель старается сбить цену, купить подешевле, продавец гнет свое, воздевая руки к небесам, призывая аллаха в свидетели. Кого-то пригнала сюда нужда, кто-то пришел потолкаться, поглазеть на диковинные товары…

— Да не айва это вовсе — само золото.

— А чего же ты золото продаешь-то, глупец?

— Берегись, испачкаю!

— Пап, а пап, купи вареного гороху!

— Вот продадим маш [1], мой жеребенок, тогда и купим.

— Скажи, братишка, а где торгуют веретенами?

— Где-то рядом, где детские игрушки.

— Вай, умереть мне, обронила где-то галошу и не заметила!

— Кому кайму для штанов, шелковая кайма!

— «Шелковая»! Да ведь это чистая бязь, иди своей бабушке продавай такой шелк!

— Эй, хурджин [2], освободи дорогу!

— Сам ты хурджин, дырявый бурдюк, ишак лопоухий!

— Все-все, иди, иди, только не лайся!

— Кому гармалы, чудо-травы для дома окуривания, от всяких бед и напастей спасения!

Старухи и молодухи в паранджах [3], старики, облаченные в толстые стеганые халаты, подпоясанные сразу четырьмя поясными платками, сидя прямо на земле, затоптанной, заплеванной, закаменевшей, слушают причитания обросшего, с грязными длинными космами, в лохмотьях маддаха — уличного рассказчика жития святых.

В восточные ворота базара рысью въехали пятеро всадников. Одеты они одинаково: на голове чалма из зеленого сукна, халаты плотно облегают тело, шелковые поясные платки туго затянуты; у всех пятерых за поясом — сабли, за плечами — винтовки. Посредине едет на белом коне юноша лет двадцати трех. У него узкий стан, широкие плечи. Руки длинные, предплечья толстые. И ростом джигит высок, над сотоварищами на полголовы возвышается. Желтоватое, слегка удлиненное лицо, высокий лоб; светлые, с рыжинкой брови нахмурены…

— Намазбай едет!..

— Намазбай-палван [5] едет!

— Так это и есть тот самый Намаз-блаженный?

Едва заслышав имя Намаза, нищие, калеки, попрошайки, слепцы, выстроившиеся длинным коридором по обе стороны ворот, заголосили громче, жалостливее, требовательнее. Старушка, накрывшаяся вместо паранджи латаным-перелатаным халатом и опустившая на лицо вместо чачвана кусок простого холста, запела, обнимая двух детишек и не отрывая взгляда от глиняной чаши с отбитым краем:

Весть о том, что появился Намаз со своими джигитами, мигом облетела весь базар, кто-то спешил посмотреть своими глазами на прославленного мстителя, кто-то трясущимися руками прятал подальше кошелек.

Всадник, двигавшийся несколько впереди Намаза, кидая монеты в толпу нищих, привстал на стременах.

— Эй, мусульмане, слушайте меня! Намазбай-мститель на той неделе со своими славными джигитами отобрал у богатеев-толстобрюхов вашу долю и сегодня возвращает ее вам! Берите!

Джигит опустился в седло и продолжал осыпать базарный люд золотым дождем.

Намаз проследовал дальше, к мясной лавке, оставив двух джигитов сторожить главные ворота. В базарные дни мясник Салим готовил любимую Намазову шурпу [6] из бараньих потрохов.

У восточных ворот базара зазвучали литавры: под их звон обычно оглашались царские указы и указы уездного начальства.

Людские толпы, насторожившись, повернулись на звон литавр.

Аман-глашатай, низенького роста, толстошеий, с круглым животом и широким ртом человек, выкрикнул гнусаво:

Аман-глашатай не вкладывал особых чувств в слова объявления, говорил-сыпал ими в такт и в рифму.

Намаз сидел в лавчонке Салима-мясника, ел шурпу и внимательно слушал глашатая.

— Каким соловьем заливается этот пузатый Аман, а? — сказал он спокойно, не отрываясь от еды.

Мясник же перепугался всерьез. Он торопливо опустил полотняный навес перед лавкой, закрыл дверь.

— Уж не собрался ли ты, Салим, заработать десять тысяч таньга? — засмеялся Намаз.

Мясник не успел ответить, двустворчатая дверь распахнулась, и в проеме вырос один из джигитов Намаза.

— В чем дело? — нехотя отложил чашу предводитель.

— К восточным воротам базара подошли казаки. Кажется, пронюхали, что вы здесь…

— Много их?

— Много, Намазбай.

Тут подоспели и остальные джигиты, остававшиеся на часах. Они были обеспокоены. Доложили, что у западных ворот базара стягиваются нукеры волостного управителя, а за стенами мясной лавки, где сидел сейчас Намаз, на скотном ряду появились люди капитана Олейникова.

— Выходит дело, мы окружены? — оглядел предводитель сотоварищей.

— Да, бежать надо! — воскликнули джигиты в один голос.

— Бежать, бросив такую вкусную шурпу?

— Намазбай, послушайтесь доброго совета. Утром город был пуст. Даже городового на центральной площади не было. А теперь весь базар окружен. Они знали, что вы появитесь здесь!

— Не спешите, Эшбури-ака. Помните, не каждый, кто спешит, вовремя достигает цели. Однако же, Салим-мясник, отменную шурпу ты приготовил! Мне кажется, всевышний создал нас с тобой затем, чтобы ты готовил прекрасные супы, а я охаживал плетьми богатеев. Носишься по полям-пустыням, душа желчью наполняется. Что ж это за жизнь, думаешь. Не можешь посидеть спокойно, побеседовать с другом, своей тени должен остерегаться. И это называется светлый мир? Каков же, выходит, темный мир, коли светлый таков? Отвечай же, мясник, почему молчишь? Неужто теперь я вынужден буду появляться на улице только в темноте ночной, будто летучая мышь какая? Нет, не выйдет, я их самих в щели загоню! Я им такое устрою, что они тысячу таньга заплатят за любую мышиную нору!