Последнее королевство. Бледный всадник (сборник)

Потому что молитвы Альфреда не были услышаны, и датчане явились в Уэссекс.

Глава шестая

Стеапа пришел в себя раньше, чем я. Некоторое время он смотрел, разинув рот, на пересекающих мост датчан, а затем развернулся и побежал к своему господину, Одде Младшему, который кричал, чтобы привели его лошадей.

Датчане буквально хлынули с моста, галопом промчавшись по лугу с обнаженными мечами и опущенными копьями.

Дым от горящего города вливался в низкие зимние облака. Некоторые из королевских зданий ярко пылали. Лошади без седоков с хлопающими стременами скакали по траве.

Потом Леофрик схватил меня за локоть и потащил вдоль реки на север. Большинство людей устремились на юг, и датчане последовали за ними, поэтому самым безопасным направлением для бегства казался север.

Я забрал у Исеулт свою кольчугу, оставив ей Осиное Жало. За нашими спинами поднимался крик – это датчане рубили насмерть перепуганных зевак.

Люди рассыпались в разные стороны. Вырвавшиеся из бойни всадники промчались мимо нас, из-под копыт у них летели влажная земля и трава. Я увидел, как Одда Младший свернул в сторону вместе с тремя другими всадниками, в числе которых был шериф Харальд. Не увидев среди них Стеапу, я на мгновение испугался, что тот меня ищет. Но вскоре забыл про него, когда группа датчан повернула на север, преследуя Одду.

– Где наши лошади? – крикнул я Леофрику, который в ответ лишь растерянно посмотрел на меня.

Тогда я вспомнил, что наши кони, вероятно, все еще оставались во дворе за таверной «Коростель», а значит, мы их потеряли.

Среди зарослей ольхи у реки была упавшая ива, и мы ненадолго остановились возле нее, чтобы перевести дух под прикрытием мощного ствола.

Я натянул кольчугу, пристегнул оба меча и взял у Леофрика шлем и щит.

– Где Хэстен? – спросил я.

– Сбежал, – коротко ответил тот.

Так же как и остальные мои люди, которые присоединились к толпе и в панике бежали на юг.

Леофрик указал на север и коротко сказал:

– Вот напасть.

Десять датчан скакали там по берегу реки, перерезая нам путь, но они все еще были далеко, а поскольку те враги, что пустились в погоню за Оддой, исчезли, Леофрик повел нас через заливной луг к зарослям терновника, ольхи, крапивы и плюща. В центре всего этого находилась плетеная хижина, возможно некогда служившая пристанищем пастуху, и хотя сейчас она уже наполовину рухнула, все-таки это было лучшее укрытие, чем ива, поэтому мы втроем ринулись в крапиву и присели за прогнившим деревом.

В городе гудел колокол, медленно, словно возвещая о похоронах. Вот он резко остановился, потом зазвучал снова и наконец смолк.

Заиграл рог. Дюжина всадников галопом приблизилась к нашему укрытию – все в черных плащах и с черными щитами, какие были у воинов Гутрума.

Гутрум. Гутрум Невезучий. Он называл себя королем Восточной Англии, но хотел стать королем Уэссекса, и то была его третья попытка завладеть страной.

«На сей раз, – подумал я, – удача, похоже, повернется к нему лицом».

Пока Альфред праздновал Двенадцатую ночь, пока витан обсуждал, как лучше чинить мосты и наказывать преступников, войска Гутрума двигались к нам. Армия датчан была в Уэссексе, Сиппанхамм пал, и огромное множество подданных Альфреда оказались застигнуты врасплох, рассеяны или убиты.

Рог зазвучал снова, и дюжина всадников в черных плащах развернулись и поскакали туда, откуда донесся звук.

– Мы должны были знать, что датчане придут, – сердито сказал я.

– Ты всегда говорил, что они придут, – ответил Леофрик.

– Разве у Альфреда нет в Глевекестре шпионов?

– Вместо лазутчиков он предпочитает священников, чтобы молиться, – горько проговорил Леофрик. – И к тому же Альфред искренне верил в перемирие с Гутрумом.

Я прикоснулся к своему амулету-молоту. Когда-то я отобрал его у мальчишки в Эофервике. Тогда я и сам был мальчишкой, недавно взятым в плен датчанами, и мы оба честно дрались кулаками и ногами, а потом я повалил противника на берегу реки и отнял у него амулет. И этот амулет до сих пор был со мной. Я часто к нему прикасался, напоминая Тору, что я жив, но в тот день дотронулся потому, что подумал о Рагнаре. Заложников теперь убьют, не поэтому ли Вульфер ускакал на рассвете? Но кто его предупредил, что идут датчане? Если Вульфер об этом знал, то должен был бы знать и Альфред, и тогда войска Восточного Уэссекса приготовились бы к нападению врага.

Все это казалось бессмыслицей – кроме того, что Гутрум снова напал во время перемирия, а в последний раз, когда этот человек нарушил мир, он продемонстрировал, что готов пожертвовать заложниками, которых передали ему, чтобы предотвратить именно такое нападение. Я не сомневался, что если Гутрум снова так поступил, то Рагнар мертв и мой мир стал меньше.

Столько погибших. Между нашим убежищем и рекой на лугу валялись трупы, а побоище все еще продолжалось. Некоторые саксы побежали к городу, обнаружили, что мост охраняется, и попытались уйти на север. Мы наблюдали, как их догнали датчане, как трое саксов попробовали сопротивляться, встав тесной кучкой и приготовив к бою мечи, но датчанин с громким криком направил на них лошадь, его копье проткнуло кольчугу одного из мужчин, а оставшиеся двое были отброшены в сторону и вокруг них немедленно сомкнулись другие датчане. Взлетели топоры и мечи, и всадники пришпорили коней.

Какая-то девушка закричала и в панике стала бегать кругами, но тут датчанин с длинными развевающимися волосами перегнулся с седла и натянул бедняжке на голову подол ее собственного платья, так что она ничего больше не видела и застыла, оставшись полуголой. Затем она куда-то пошла, шатаясь, по влажной траве, а несколько датчан смеялись над ней. Один шлепнул девушку мечом по голому заду, и ее крики заглушило запутавшееся платье.

Исеулт задрожала, и я обнял ее за плечи затянутой в кольчугу рукой.

Я мог бы присоединиться к датчанам на лугу. Я говорил на их языке и благодаря своим длинным волосам и браслетам выглядел как датчанин. Но где-то в Сиппанхамме был Хэстен, который мог меня выдать, да и Гутрум не питал ко мне особой любви. И даже если бы я выжил, для Леофрика и Исеулт все кончилось бы плохо. Сейчас датчане неистовствовали, распаленные легкой победой, и если дюжина их захотела бы Исеулт, они бы ее взяли, причем независимо от того, приняли бы меня за датчанина или нет. Поэтому я рассудил, что нам лучше оставаться в укрытии, пока их исступление не пройдет.

На другом берегу реки, на вершине низкого холма, где стоял Сиппанхамм, горела самая большая городская церковь. Клочья соломенной крыши, кружась, возносились в небо в огромных лентах пламени и завитках усыпанного искрами дыма.

– Что, во имя Господа, ты там делал? – спросил Леофрик.

– Делал где? – не понял я.

– Зачем ты танцевал вокруг Стеапы, как комар? Он мог бы выдержать такое целый день!

– Я дважды ранил его.

– Ранил? Всемилостивый Христос, да этот здоровяк наносит себе более серьезные раны во время бритья!

– Теперь это неважно, верно?

Я полагал, что Стеапа уже мертв, хотя и не знал наверняка. Никто из нас не знал, что происходит, кроме одного – пришли датчане. А как же Милдрит? И наш сын? Они были далеко отсюда, и, возможно, их предупредили о нападении, но я не сомневался, что датчане будут наступать дальше и проникнут глубоко в Уэссекс, а я никак не мог защитить Окстон. У меня не было ни лошади, ни людей, не было ни малейшего шанса добраться до южного побережья раньше Гутрума.

Мимо проехал датчанин с девушкой поперек седла.

– А что случилось с той датской девушкой, которую ты забрал себе? – спросил я Леофрика. – С той, которую мы взяли в плен недалеко от Уэльса?

– Она все еще в Гемптоне, – ответил он, – и теперь, когда меня там нет, возможно, делит постель с кем-то другим.

– Возможно? Да наверняка!

– Тогда могу сказать этому засранцу – добро пожаловать. Она слишком много плачет.