Александр Македонский. Пески Амона

— И каковы же, по-твоему, могут быть его планы? — осведомился персидский командир.

— Как говорит он сам, освободить греческие города в Азии, но я в это не верю. Его войско представляет собой грозную машину, и оно давно готовилось к более грандиозному предприятию.

— И какому же?

Мемнон покачал головой:

— Не знаю.

В его глазах стояла смертельная усталость, лицо, несмотря на страшную лихорадку, приобрело землистый цвет. Он дрожал и стучал зубами.

— Отдохни пока, — сказал перс, укрывая его плащом. — Скоро придет врач, и мы отвезем тебя домой.

Мемнон закрыл глаза и в крайнем изнеможении уснул, но сон его был неспокоен, его терзали боль и кошмары. Когда, наконец, прибыл египетский врач, грек бредил и выкрикивал бессмысленные слова, мучимый страшными видениями.

Врач велел уложить его на повозку, промыл ему рану уксусом и чистым вином, зашил и перевязал бедро чистыми бинтами. Еще он дал больному какого-то горького питья, облегчающего боль и приносящего укрепляющий сон. Тут персидский командир велел отправляться, и влекомая парой мулов повозка, скрипя и переваливаясь на ухабах, двинулась вперед.

Глубокой ночью они добрались до дворца в Зелее. Барсина, издалека завидев их на дороге, с плачем выбежала навстречу; сыновья же, помня, чему учил их отец, молчали, стоя у двери, пока солдаты на руках переносили Мемнона на его постель.

Весь дом был освещен, и в передней собрались три врача-грека, ожидая, когда будет можно позаботиться о раненом. Главный из них был и самым старшим по возрасту. Он приехал из Адрамиттиона, и его звали Аристон.

Врач-египтянин говорил только по-персидски, и Барсине пришлось переводить:

— Когда я пришел, он уже потерял много крови. Он шел всю ночь. Все кости у него целы, мочеиспускание нормальное, а пульс слабый, но регулярный, и это уже кое-что. Как думаете лечить его?

— Компрессы из мальвы на рану и дренаж, если начнется нагноение, — ответил Аристон.

Его египетский коллега кивнул:

— Согласен, но давайте ему как можно больше пить. Я бы также дал ему мясного бульона, это поможет восстановить потерянную кровь.

Закончив переводить, Барсина проводила врача до двери и протянула ему мешочек с монетами:

— Я очень благодарна тебе за все, что ты сделал для моего мужа. Если бы не ты, он бы умер.

Египтянин с поклоном принял вознаграждение.

— Моя заслуга не столь велика, госпожа. Он силен как бык, поверь мне. Он весь день скрывался в куче трупов, истекая кровью, а потом почти всю ночь шел, испытывая страшную боль. Не многие из людей имеют такую силу воли.

— Он будет жить? — с тревогой спросила Барсина, и у солдат, молча смотревших на врача, застыл в глазах тот же вопрос.

— Не знаю. Каждый раз, когда человек получает такую тяжелую рану, жизненные соки, вытекая из тела, уносят с собой и часть души, поэтому его жизнь в серьезной опасности. Никто не знает, сколько крови он потерял и сколько ее осталось у него в сердце, но постарайтесь, чтобы он пил как можно больше, — даже разбавленная водой кровь лучше, чем ничего.

Он удалился, а Барсина вернулась в дом, где врачи-греки уже хлопотали вокруг пациента, готовя травы и настои и раскладывая хирургические инструменты на случай, если придется делать дренаж раны. Служанки между тем раздели его и обтерли ему тело и лицо тряпками, пропитанными теплой водой с мятной эссенцией.

Сыновья, до сих пор хранившие молчание, подошли спросить об отце.

— Сами видите, — ответил один из врачей, — но не тревожьтесь: он должен поправиться.

Этеокл, старший, подошел поближе и посмотрел отцу в лицо, надеясь, что тот откроет глаза, но, увидев, что он не двигается, обернулся к брату и покачал головой.

— Идите спать, — попыталась успокоить их Барсина. — Завтра вашему отцу будет лучше и вы сможете поздороваться с ним.

Мальчики поцеловали безжизненно свисавшую с кровати руку и ушли со своим воспитателем.

Прежде чем вернуться в свою комнату, Этеокл повернулся к Фраату и сказал:

— Если мой отец умрет, я найду этого Александра, где бы он ни прятался, и убью его. Клянусь.

— И я тоже клянусь, — сказал младший брат. Барсина всю ночь бодрствовала рядом с мужем, хотя трое врачей по очереди дежурили у больного. То и дело они меняли холодные компрессы у него на лбу.

К рассвету Аристон осмотрел ногу больного и, заметив, что она распухла и покраснела, разбудил одного из своих ассистентов:

— Нужно приложить пиявок, чтобы они оттянули давление внутренних соков. Ступай в мою комнату и возьми все необходимое.

— Извини меня, — вмешалась Барсина, — но когда вы консультировались с тем, другим врачом, никто ничего не говорил про пиявок. Тогда говорили только про дренаж в случае нагноения.

— Моя госпожа, ты должна мне доверять. Я врач.

— Тот египтянин — личный врач Спифридата, и он лечил самого Великого Царя Дария. Я доверяю и ему, и потому не прикладывайте пиявок, пока я не пошлю кого-нибудь спросить у него.

— Неужели ты собираешься слушать этого варвара! — сорвалось у Аристона.

— Я сама тоже из варваров, — напомнила ему Барсина, — и говорю тебе, чтобы ты не прикладывал этих мерзких тварей к коже моего мужа, если египетский врач не даст своего согласия.

— Если так, я ухожу отсюда, — в раздражении заявил Аристон.

— Иди…— раздался голос, словно из потустороннего мира, — иди куда подальше.

— Мемнон! — воскликнула Барсина, повернувшись к постели, а потом снова обернулась к Аристону: — Моему мужу лучше, можете уходить. Завтра я пришлю вам ваше вознаграждение.

Аристон не заставил себя упрашивать и позвал своих ассистентов.

— Однако предупреждаю, — сказал он, уходя, — без пиявок давление станет нестерпимым и…

— Я за все отвечаю, — ответила Барсина. — Не беспокойся.

Когда греки удалились, она послала слугу за врачом египтянином, который спешно прибыл на повозке из дворца сатрапа Спифридата.

— Что случилось, моя госпожа? — спросил он, еще не ступив на порог.

— Врачи-яуны хотели приложить пиявок, но я воспротивилась: я хотела сначала услышать твое мнение. А они обиделись и ушли.

— Ты правильно поступила, моя госпожа: пиявки только ухудшили бы дело. Как ему сейчас?

— У него все еще сильный жар, но он очнулся и говорит.

— Отведи меня к нему.

Они вошли в комнату Мемнона и увидели, что он в сознании. Несмотря на призывы служанок и предостережения своих солдат, которые всю ночь дежурили у двери, он пытался слезть с кровати.

— Только поставь эту ногу на пол, и мне придется ее отрезать, — пригрозил врач.

Мемнон в нерешительности замер, а потом с ворчанием улегся обратно. Барсина убрала простыню с раненой ноги, чтобы врач первым делом осмотрел ее: нога распухла, горела и болела, но никаких признаков нагноения не было. Египтянин раскрыл свою сумку и высыпал ее содержимое на столик.

— Что это? — спросила Барсина.

— Это разнообразные мхи. Я видел, что воины-оксидраки лечат этим раны и во многих случаях добиваются быстрого заживления. Не знаю, как это происходит, но для врача главное — добиться выздоровления, а не настоять на своих убеждениях. И боюсь, что одних компрессов из мальвы будет недостаточно.

Он подошел к Мемнону и засунул под повязку пучок мха.

— Если к завтрашнему дню появится страшный, почти нестерпимый зуд, я бы сказал, что дело пошло на поправку. Но ни в коем случае не давайте ему чесать, пусть даже придется связать руки. А если появится боль и нога распухнет еще сильнее, позовите меня, так как ногу придется ампутировать. Мне пора идти: в Зелее еще много раненых, требующих моего вмешательства.

Египтянин уехал на повозке, запряженной парой мулов, а Барсина позволила солдатам мужа несколько мгновений посмотреть на своего командира, после чего поднялась на башню над дворцом, где был устроен небольшой храм. В ожидании госпожи жрец молился, уставившись на священное пламя.

Барсина молча преклонила колена и, глядя на языки огня, пляшущие на легком ветерке, что прилетал с горных вершин, стала дожидаться ответа. Наконец жрец проговорил: