Узы крови

Часть первая. СТАРЫЙ СВЕТ

Пролог. ЭКСГУМАЦИЯ

Лондонский Тауэр, 25 марта 1555 года

Томас шагнул из света в темноту, из тепла — в холодный туман. Туман обтекал его, словно нащупывая слабое место, чтобы сквозь толстый плащ проникнуть к старой ране, которую разбередила эта ночь. Колено у него подломилось, и он пошатнулся. Чужая рука тотчас поддержала его под локоть. Отбрасывая ее, Томас неуклюже ступил вперед, потом еще раз и еще. Он безжалостно заставлял больную ногу работать. Хромоту ни от кого не спрятать, но все же здесь он — командир и не допустит, чтобы ему помогали.

Идти предстояло недалеко — всего минуту по двору, заросшему травой. Может быть, и того меньше. Однако туман поглотил дорожку, и Томас понял это только тогда, когда случайно сошел с нее: землю покрывала корка изморози, которая хрустела иначе, чем гравий.

На самом деле следовало пропустить вперед служителя Тауэра (как его зовут? Кажется, Такнелл?), но когда Томас, прибыв, сообщил ему о цели своего визита, на лице старого смотрителя отразился такой ужас, что Томас ожидал чего угодно, даже отказа. Подпись, поставленная на его пропуске, оборвала все протесты. Так всегда бывало с подписью Лиса. И теперь, когда они начали выполнять задание, важно было показать, кто тут главный. Особенно потому, что по простой одежде и коротко остриженным волосам и бороде было видно, что Такнелл — протестант.

Они прошли примерно половину пути, когда из темноты вдруг вырвалась черная тень. Томас снова сошел с дорожки — и внезапно на него обрушились ворох перьев, трупный запах и демоническое карканье. Когда когти твари уже тянулись к его лицу, колено у него снова подломилось и он с криком шарахнулся назад, всей тяжестью повалившись на мужчину, который шел за ним по пятам.

— Спокойно, мастер Лоули. Спокойно.

Такнелл подхватил его под руку и поднял фонарь. Голос служителя Тауэра звучал успокаивающе.

— Это — один из воронов, вот и все. Я же предупреждал, чтобы вы не сходили с дорожки. — Помогая своему спутнику обрести равновесие, Такнелл добавил: — Нынешняя зима была жестокой для всех, даже для птиц. Ворон просто решил, что вы хотите забрать еду, которую он припрятал.

При других обстоятельствах Томас мог бы и посмеяться над ситуацией. Выпадали ему деньки — например, в Португалии, — когда он дрался за объедки с воронами и воробьями. Божьи дела порой оборачиваются тяжкими испытаниями для верных. В этом предназначение таких, как Томас. И все же, будь у него выбор между теми простыми временами, когда он побирался и проповедовал в чужих краях, и теперешним ночным делом в родной стране…

Промелькнувшее воспоминание заставило его подумать о смирении — добродетели, которую учителя с таким трудом прививали ему, гордецу, бывшему солдату. Томасу не требовалось покорять себе этого человека. Ему нужно только заставить его выполнить Божью волю. С легкой улыбкой Лоули мягко проговорил:

— Может, теперь вы пойдете первым, мастер смотритель?

Казалось, у входа в часовню леденящий туман стал еще плотнее, но никто не спешил укрыться от него за этими дверями. Такнелл возился со своими ключами, трое рабочих опирались на лопаты и кирки, стараясь не смотреть друг на друга. Даже Томасу не хотелось шевелиться. Перед этими окованными железом дверьми морозный воздух был хотя бы связан с миром живых, с их следами, отметившими на снегу путь к свету и теплу. А впереди, во тьме, лежал еще более глубокий холод — царство мертвых. И им предстояло нарушить покой этого царства.

Несколько секунд Томас внимательно следил за тем, как клубы пара от его дыхания уплывают в ночь, а потом сдвинулся с места и приготовился говорить. Приказывать. Но заговорить не успел — смотритель оттянул его в сторону и прошептал:

— Сэр! Позвольте мне попросить вас еще раз. Умоляю, не делайте этого. Грех это.

— Я получил приказ, Такнелл. И вы тоже его получили. Вы видели подпись. Этот приказ исходит от самой королевы.

Это было не совсем так, но смотрителю неоткуда было узнать о маленьком обмане. Он чуть отстранился, стараясь заглянуть Томасу в глаза.

— Я знаю, что у нашей милостивой государыни Марии нет причин любить… ту, которая здесь покоится. Но чтобы так осквернить ее могилу? — Голос Такнелла смягчился: — Вы — англичанин, сэр, вы джентльмен, я это вижу. Давайте избавим английскую леди от нового унижения. — Поймав безмолвный взгляд Томаса, смотритель вскричал: — Иисусе, сударь, неужели она мало страдала?

Томас подался вперед, чтобы его голос, который зазвучал сердечней и убедительнее, не донесся до переминающихся с ноги на ногу рабочих.

— Мне это тоже не нравится, поверьте. Но нам сообщили, что эта женщина могла кое-что унести с собой в могилу. Нечто такое, что может… оказаться нужным ее величеству.

Лицо Такнелла исказилось, словно в его душе шла отчаянная борьба.

— Она не взяла с собой ничего, кроме молитвенника и той одежды, что на ней была. Я это знаю, сэр, потому что я там был. — Тюремщик сдался, он проиграл борьбу. — Я это знаю, потому что помогал ее убивать, а потом — хоронить… И да смилуется Господь над моей душой!

— Аминь.

Из глаза этого закаленного воина вытекла слеза, и отнюдь не резкий морозный ветер выгнал ее наружу и заставил застыть на щеке. Томас Лоули искренне изумлялся той власти, которую все еще имела над живыми женщина, умершая почти двадцать лет назад. Эту власть можно будет обратить на пользу Католической церкви, так решили его начальники из Общества Иисуса. Но только в том случае, если он, Томас Лоули, сейчас исполнит свой долг.

— Полно, мастер Такнелл. Вам надо только показать мне дорогу. А если потом и будет совершен грех, то он ляжет на меня, и только на меня.

Стоявший перед ним солдат окаменел. Слезы высохли. Не говоря больше ни слова, он повернулся к двери и вставил в замочную скважину самый большой ключ из тех, что были при нем. Ключ повернулся со скрежетом, похожим на крик ворона, защищавшего свою кладовую с едой. Двери, противу ожидания, распахнулись бесшумно.

«Если такое вообще возможно, — подумал Томас, в пустой надежде растирая свое колено, — то внутри даже холоднее, чем снаружи».

Туман не последовал за ними внутрь, но тени, отбрасываемые их тусклыми фонарями, были почти такими же густыми: стены черноты окружили маленькую часовню.

Она называлась часовней Святого Петра в узах. Томас видел ее днем и знал, что в ней находят утешение смотрители и их семьи, а также заключенные, находящиеся на более свободном режиме. По ночам же часовня снова становится темным центром крепости, последним пристанищем тех, кто вызывал неудовольствие государства. Тех, кто прошел по лужайке — так, как прошел сегодня он сам, — но кого обратно уже пронесли. Ночью часовня становится зловещим местом, которого следует избегать. Ибо если у вас нет желания проводить время с неупокоенными мертвецами, то зачем вам туда отправляться?

Втайне от остальных Томас перекрестился, а потом пропустил Такнелла вперед — указывать дорогу. Тот быстро направился к правому проходу. Там смотритель пошел медленнее, согнувшись в поясе и проводя фонарем полукруги у самой земли. Рабочие остались ждать у двери, едва переступив порог. Томас не столько увидел, сколько услышал, как они передают друг другу бутылку, шумно отхлебывая из нее. Он сознавал, что ему следовало бы выговорить им за непочтение к этим освященным стенам. Однако бывший солдат поймал себя на том, что завидует их утешению.

Фонарь перестал описывать полукружья и был поставлен на пол. Такнелл остановился, опустив голову, примерно в шести шагах от меньшего алтаря в правой части поперечного нефа. Томас подошел к нему и наклонился, чтобы рассмотреть плиту. Она выглядела точно так же, как и все прочие плиты пола: с выщербленной поверхностью, но ровными краями. Высота и ширина ее были равны половине человеческого роста.

— Вы уверены, что это она?