Шевалье де Мезон-Руж (другой перевод)

Александр Дюма

Шевалье де Мезон-Руж

ЧАСТЬ I

Глава I

Волонтеры

Это было вечером 10 марта 1793 года.

Часы на Соборе Парижской Богоматери только что пробили десять, и каждый их удар, словно ночная птица, покинувшая свое каменное гнездо, улетал дрожа вдаль печально и монотонно.

Ночь опустилась на Париж, холодная и туманная. Париж был совсем не таким, каким мы его знаем: вспыхивающим по вечерам тысячами огней, отражающимися в его золоченом разгуле, Парижем с суетливыми пешеходами, оживленным шушуканием, развеселыми предместьями — местом смелых стычек, с дерзкими преступлениями — короче говоря, со всем этим многоголосым адом. Это был униженный город, робкий, озабоченный, обитатели которого только изредка появлялись на улицах, перебегая с одной стороны на другую, стремясь поскорее укрыться за дверями домов и в воротах, подобные диким зверям, забивающимся в свои норы от преследования охотников.

Итак, это был, как мы уже сказали, Париж 10 марта 1793 года.

А теперь несколько слов о чрезвычайно напряженной ситуации, приведшей к таким изменениям в облике столицы. А затем мы приступим к описанию событий, являющихся предметом нашего повествования.

После смерти Людовика XVI Франция разорвала связи со всей Европой. К тем трем противникам, которых она сперва победила — к Пруссии, Австрийской империи и Пьемонту, прибавились Англия, Голландия и Испания. Только Швеция и Дания по-прежнему сохраняли нейтралитет, наблюдая за Екатериной II, разрывающей на части Польшу.

Положение осложнялось тем, что Франция, к которой с пренебрежением относились как к реальной силе и презирали ее моральные устои после «сентябрьских убийств» [1] и казни 21 января [2], была буквально блокирована, как какой-нибудь заурядный европейский городишко. Англия господствовала на нашем побережье, Испания — в Пиренеях, Пьемонт и Австрия — в Альпах, Голландия и Пруссия — на севере Нидерландов. Лишь на одном участке от Верхнего Рейна до реки Эско 250 тысяч солдат вели наступление на республику.

Наших генералов теснили повсюду. Мацински был вынужден оставить Экс-ла-Шапель и ретироваться в Льеж. Штейнгель и Нейи были снова отброшены в Лимбург. Миранда, который вел осаду Мэстрихта, отвел свои войска в Тонгр. Баланс и Дампьер при отступлении потеряли часть войскового имущества. Более 10 тысяч дезертиров наводнили тыл. Наконец, Конвент [3], у которого осталась надежда только на Дюмурье [4], послал к нему гонцов с приказом покинуть границы Нидерландов, где тот готовился к высадке в Голландию, и возглавить армию на Мезе.

Подобно живому существу, Франция ощущала в Париже — своем сердце, каждый наносившийся ей в самых отдаленных местах удар, будь то вторжение, мятеж или измена. Каждая победа отзывалась всплеском радости, каждое поражение вызывало усиление террора. Поэтому легко можно понять, какое смятение вызвали известия о поражениях, следующих одно за другим.

Накануне, 9 марта, в Конвенте состоялось одно из самых бурных заседаний. Дантон, эта дерзкая голова, поднявшись на трибуну, воскликнул: «Так вы говорите, что не хватает солдат? Дадим же Парижу возможность спасти Францию, попросим у него 30 тысяч мужчин, пошлем их к Дюмурье, и не только Франция будет спасена, но и Бельгия освобождена, и Голландия оккупирована».

Предложение встретили криками энтузиазма. Во всех районах Парижа началась запись, записавшихся приглашали собраться вечером. Спектакли, как и все другие развлечения, были отменены. На ратуше в знак беды взвился черный флаг.

К полуночи в списках волонтеров было 35 тысяч имен.

Только в этот вечер произошло то, что и в памятные сентябрьские дни: добровольцы требовали, чтобы до их отъезда предатели были казнены.

Предатели, контрреволюционеры, заговорщики, изнутри подвергали опасности Революцию, которой и без того угрожали извне. Любое сказанное слово имеет множество смыслов, и каждая из противостоящих сторон толковала его в свою пользу. Предателями объявлялись самые слабые. А ими были жирондисты [5]. И монтаньяры [6] решили, что именно жирондисты — предатели.

На следующий день, 10 марта, все депутаты монтаньяры пришли на заседание. Вооруженные якобинцы [7] уже заполнили трибуны, когда появился Совет Коммуны [8] во главе с председателем. Тот повторил обещание, данное единогласно накануне о введении чрезвычайного трибунала для суда над предателями.

Тотчас же громкими криками участники заседания потребовали доклада на Комитете общественного спасения [9]. Комитет собирался немедленно, и уже через десять минут Робер Линде объявил, что трибунал будет создан и в его состав войдут девять независимых судей, собирающих доказательства всеми возможными способами, трибунал, будет преследовать в судебном порядке по требованию

Конвента или по собственной инициативе тех, кто попытается ввести народ в заблуждение.

Страсти были накалены до предела. Жирондисты поняли, что им дана отставка. Они одновременно встали со своих мест.

«Лучше умереть, — воскликнули они, — чем смириться с этой инквизицией».

В ответ на эти слова монтаньяры громко потребовали голосования.

— Да, — восклицает Феро [10], — проголосуем, чтобы все знали людей, которые хотят убить невиновных именем закона.

Конвент проголосовал и большинством провозгласил: 1. необходимы присяжные; 2. присяжные назначаются в равном количестве от каждого департамента; 3. их кандидатуры утверждаются Конвентом.

В тот момент, когда это приняли, послышались громкие крики. Конвент был привычен к визитам черни. Участники заседания поинтересовались, чего от них хотят. Им ответили, что прибыла депутация от волонтеров, которые отобедали на Хлебном рынке и теперь требуют разрешения пройти торжественным маршем перед Конвентом.

Тотчас же открылись двери и шестьсот полупьяных мужчин, вооруженных саблями, пистолетами и пиками, под рукоплескания прошли маршем, громкими возгласами требуя смерти предателям.

— Да, друзья мои, — ответил им Колло д’Эрбуа [11], — невзирая на интриги, мы вас спасем, вас и Свободу!

После этих слов он бросил взгляд на жирондистов, взгляд, дававший понять, что опасность для них еще не миновала.

Когда заседание Конвента закончилось, монтаньяры разошлись по клубам, побежали к кордельерам [12] и якобинцам, предлагая им объявить предателей вне закона и убить их этой же ночью.

Жена Луве [13] жила рядом с Якобинским клубом на улице Сент-Оноре. Услышав крики, она спустилась вниз, вошла в клуб, и услышав предложение покончить с жирондистами, поспешно возвратилась домой, чтобы предупредить мужа. Вооружившись, Луве бросился от одного дома к другому, чтобы оповестить друзей, но никого не нашел. От одного из слуг он узнал, что все они у Петиона [14]. Тотчас направился туда и застал их спокойно обсуждающими декрет, который предполагалось представить на следующий день, в надежде, что, используя случайное большинство, удастся его принять. Луве рассказал, что замышляют против них якобинцы и кордельеры, и призвал принять действенные меры.

Тогда поднялся всегда спокойный и невозмутимый Петион, подошел к окну, открыл его, посмотрел на небо, протянул руки за окно и, взглянув на намокшую ладонь, сказал: