Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма

Приблизительно в 1910-12 году в Петербурге (рассказывает поэт Георгий Иванов в книге «Петербургские зимы»), на собрании у Вячеслава Иванова читали стихи. Собрались: Блок, Брюсов, Андрей Белый, Гумилев, Бальмонт и еще множество известных и неизвестных поэтов. Обсуждали, спорили, но без особого волнения. Стихи были лучше — хуже. В то время все писали хорошо. Это был расцвет символизма, и творцы сидели на вершине его, как некие боги. Писать иначе было нельзя. Поэтому все стихи были между собой трагически схожи.

Публика зевала. Боги скучали. И вот поднялась худая строгая женщина в черном — это была Анна Ахматова — и прочла:

Потом еще и еще…

Поэт Вячеслав Иванов встал, поцеловал ее в лоб и сказал: «Господа, поздравляю вас и русскую поэзию с большой радостью. Сегодня на нашем небе зажглась новая звезда. Сегодня родилась новая поэтесса, настоящий и подлинный Божьею Милостью талант!»

Так зажглась звезда А. Ахматовой.

Я невольно вспомнил этот рассказ, прочитав материал, приготовленный к выпуску книги стихов Лариссы Андерсен — «Печальное вино».

Этот материал попал мне в руки случайно, но Лариссу Андерсен я знаю давно. То есть столько лет, сколько я нахожусь здесь, на Д<альнем> В<остоке>, — три года — четыре. В первый год моего приезда сюда я прежде всего бросился искать поэтов.

Найти их было довольно трудно, ибо хотя в Шанхае представлены все виды искусств довольно интересно – литература здесь представлена наиболее бедно. В частности, поэзия совсем слаба. За исключением нескольких одаренных единиц, здесь никого нет. Впрочем, хороших поэтов вообще очень мало. Тем радостнее и чудеснее будет появление на шанхайском горизонте таких прекрасных и терпких стихов, какие обещает нам Ларисса Андерсен своей книгой «Печальное вино».

Когда книга выйдет в свет, читающие эти строки смогут насладиться ею в полной мере. Сейчас же изведать весь аромат и тонкий яд этого вина — случайно довелось из нас двоих — меня и публики — одному мне. Для начала приведу по памяти такие строки:

Просто. Строго. И скупо. Скупо той мудрой экономией слов, которая бывает у очень больших художников. Ибо слово есть блуд. Ибо слово есть ложь. Только самое главное, самое необходимое. В этом есть что-то монашеское, аскетически суровое.

И так во всех вещах:

Ее образы свежи и новы.

Ее переживания тихи и безропотны.

Она принимает жизнь как светлую, но суровую епитимью.

Она не ищет счастья и не жалуется на то, что его нет.

Она говорит без улыбки, без боли…

И только любовь тяжелит ее земные крылья. Та любовь, которая, как крест, как наказание дается людям.

Тихой, нежной и покорной печалью пронизаны ее строки.

И дальше:

Я бы мог без конца цитировать ее. У нее почти нет того, чем так грешат молодые поэты. Междустрочной воды. Необходимой, как цемент для постройки.

Она монолитна. Ее вещи как бы вырезаны из одного целого куска материала.

Из них ничего не уберешь.

К ним ничего не добавишь.

Единственный упрек, который можно было бы ей сделать, то, что она замкнулась в круг слишком личных переживаний.

Она пишет себя.

Она пишет о себе.

Но она сознает это:

Впрочем, это еще придет.

Все приходит в свое время.

Из лунного заколдованного круга своей печали Ларисса Андерсен еще выйдет на дорогу жизни и оглянется вокруг себя.

Да она и сама это говорит:

Во всяком случае, ее талант обещает нам еще много радости. Будем верить в это.

В этих кратких строках я не собираюсь ни критиковать ее дарование, ни пророчествовать. Я только хочу отметить появление «странного» цветка, прекрасного и печального, и выросшего в

И еще не затоптанного жизнью.