Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма

Там же, на рынке, купите и мне парочку-другую подарков — т.е. несколько фигурок зверей и божков из дерева или какой-то массы — не знаю. У одной моей знакомой целая коллекция — черепаха, и тигр, и лев, и собака, и колокольчики, которые можно повесить на браслет.

Места все это не занимает никакого и стоит очень недорого — оттого я так нахально и прошу. Конечно, если Вам не трудно. Не привезете — плакать не буду. Вообще, чувствую, что зря Вас беспокою. Нужна, если найдется, шапочка. От остального – отказываюсь. У Вас, наверное, много хлопот и забот перед отъездом и без меня. Не-на-до!

Ваши «Зеркала» слегка подсократила и чуть тронула переделкой — кажется удачной. А «Кошку» — только две последние строчки, не нравится мне — «за тобой вослед». Я сделала — «Следом за тобой, / И в грозу. И в бурю. И с судьбою в бой!»

Мне — и редактору — по душе, и даже очень, Ваш голос и энергия. Но все же, а вдруг Вы недовольны? Мне было бы грустно. Я чрезвычайно люблю и ценю В<аши> стихи. Ну, до свидания. Пишите скорей. Целую Вас.

Ваша ИО — му-у!

А как Вы решили с Вашим отцом? Искать ли ему комнату? И с какой даты — если да? Напишите.

28 апреля <1960>. Париж

Христос воскресе!

Это моя первая одинокая Пасха — и до чего мне грустно.

Дорогая моя Лира,

Простите, что я так давно Вам не писала. Но думала я о Вас очень много и очень нежно. Отчего? Оттого, что Вы играете большую роль в моей грустной жизни. Чем? Йогой — и вообще тем, что существуете, моя милая Лира, и такая прелестная.

Ваши книги я с благодарностью получила. И с большой пользой — каждый день делаю гимнастику и очень в ней успела. Не удается мне только сесть лотосом — ужасно твердые у меня колени, никак не могу их уложить. Зато и кобра, и все остальное — кроме сто­яния на голове — проделываю довольно легко.

Но вот с языком дело не выходит, никак им не заткну горло — а Вы? А ведь это избавляет от старости и смерти. И подбородок класть на грудь не умею – в 4 сант<иметрах> от сердца. Все, что не для меня. Все же я многому научилась благодаря Вам. И сама себе удивляюсь

Но начинаю сильно ощущать отсутствие гуру.

Я, например, когда закрываю глаза во время гимнастики, часто вижу большой (более или менее) глаз. Иногда как будто в сиянии. У нас тут Терапиано — поэт и критик — тоже занимается йогой. Он об этом, т.е. что видят глаз, что-то слышал. И советует мне перестать заниматься одной, а то может выйти нехорошо для меня. Посоветуйте, Лира.

Будьте моим гуру. У меня в волосах очень много электричества — треск на всю комнату, когда я расчесываю волосы. И в руках тоже.

Но вот что скверно — я все время больна и никак не могу поправиться, несмотря на все старания — и лечение. Лечат меня уже полгода беспрерывно, а я все слаба ужасно.

Ваша Алиса куда-то делась, т.е. бросила меня совсем, — а так довольно мила. Но я таких не очень люблю — какая-то безответственная. Притом я ненавижу цепляться за людей — Вы прислали мне адрес еще одной нашей приятельницы — позвонить ей? Я еще не звонила, но адрес и телефон ее спрятала.

Теперь у меня к Вам, моя прелестная Лира, просьба. Пожалуйста, пришлите мне маленькую мужскую йогическую шапочку. Тут у двух старичков такие имеются, получили из Индии, просто в письме.

Наш директор так пленился шапочкой, что просил, не может ли ему кто-нибудь такую выписать. Такую, как у Неру. Выяснилось, что йоги таких вовсе не носят. Он милый и ко мне хорошо относится. Если Вам не трудно, положите такую беленькую шапочку в конверт и пришлите мне. Очень, очень обяжете — до чрезвычайности.

Напишите, что Вы делаете и все ли в Вашей <жизни> как Вам хочется. Есть ли у Вас там настоящие друзья и кто они? Мне все интересно. Про Вашего мужа мне рассказывала Алиса и показывала его рисунки. Кажется — вполне очаровательный человек. Надеюсь, что Вы счастливы. Но ведь быть счастливой все-таки трудно, даже когда все для того имеется.

Помогает ли Вам в этом йога?

Я собираюсь летом в Нуеге на целый месяц — и решила во что бы то ни стало совсем выздороветь — или умереть. Так больше не могу продолжать. Хвораю, как романтическая героиня от горя. Это хорошо было в XIX веке, а в наше время неприлично и глупо. Сознаю, но от того не легче.

А жить все-таки хочется.

Бедная Мэри пишет грустно. С Америкой у нее ничего не вышло. Мне ее очень жаль. Ей еще хуже, чем мне.

У меня такой странный характер, что я, несмотря на горе, веселюсь и смеюсь, а она кажется всегда грустна. Напишите ей — она Вас очень любит. И очень одинока — как я.

А мне, пожалуйста, пришлите Вашу карточку — без возврата. Хочу Вас повесить на стенку. Снимитесь в фото-матон [175], будьте милой. Мне очень хочется — Вы мой гуру.

Нет, крестной мне не очень к лицу быть, как-то не подходит… И никогда не была — никакой — матерью. А жаль. Были бы у меня сыновья и дочери сейчас — мне это казалось бы чудом, абсолютно невозможным. И представить себе не могу.

Простите, что пишу так скучно.

Третий день лежу, простудилась немного, и сразу стало совсем плохо. И сердце кувыркается, особенно ночью.

Целую Вас, дорогая Лира.

Всегда Ваша

9 октября <1960>. Париж

Дорогая Лира, «все же Лира», оттого что я в смерть Лиры не верю. Вернется, я в том убеждена. Все же очень нехорошо, что Вы киснете. И с чего бы? Вам ли не быть счастливой? Грех и стыд. И от зеркал Вам отворачиваться не следует, судя по Вашим фотографиям. Даже напротив. Когда увижу Вас — если увижу — буду Вас долго и нудно бранить за скверное поведение. Пока не обещаете исправиться и повеселеть. И улыбнуться зеркалам.

Теперь о Вашем отце. Нет, 400 фр. в месяц здесь совсем не дорого. Дешевле вряд ли что-нибудь можно найти. Особенно зимой. Летом — без отопления — комнаты дешевле. Сейчас комнаты в отелях, самых последних, начиная с 10 фр. в день. Так что видите сами.

Шапочек я не получила. Но это уже не имеет значения. Я шапочку хотела подарить нашему директору. Ну, он, представляете себе, успел растратить семь миллионов и быть удаленным отсюда. Мне его жаль, хотя он и жулик. Все же подарков он не заслуживает — никаких шапочек.

Что Вы зверьков не привезли, тоже не огорчительно. У меня появилась медная черепаха и медный же Будда. Они подружились и не желают пускать никого другого.

Напишите скорее, когда Вы будете в Париже. Но, конечно, только в случае, если Вы действительно хотите со мной встретиться. Ваши стихи уже появились в «Антологии» журнала «Грани». Мне его пришлют для Вас. Антология выйдет и отдельной книгой.

Целую Вас, дорогая все же Лира, моя прелестная Лира.

Ваша ИО.

26 ноября <1960>. Париж

Милая и дорогая моя Лира!

Но Лира ли Вы вообще или только оборотень, прикинувшийся Лирой и заставивший меня полюбить себя — с неизвестной мне, но явно злой целью?

Как Вам не стыдно так долго не писать мне! Сколько месяцев? Даже не припомнить. В последний раз я писала Вам в солнечный день, лежа в саду, а теперь зима, холод и вот-вот пойдет снег. Правда, больше похожий на дождь, но от этого Ваша вина не уменьшится.

А мне так нужна дружба, и я верила в Вас — ведь Вы, как мне казалось, «моя Лира». Как больно ошибаться, особенно мне, такой одинокой, совсем одинокой на свете, — Вам не понять, до чего одна.

Но довольно упреков. Все еще можно исправить. Напишите мне скорее длинное письмо, милое, как все Ваши письма, и я все прощу — молчание и невнимание. Тем более что я не перестала Вас любить и втайне все еще считаю Вас «настоящей Лирой».