ПОЭТЫ {274}
Тарасу Шевченко
в память и в подражание
Взяв трудом у Бога льготы,
с крыл-коня не слазя,
жил поэт немецкий Гете
при дворе у князя.
Краем дальше, часом позже
Китсу не пробиться:
чуть взошел на пожне Божьей —
и не стало Китса.
Грех стерег, шурша и пахня,
но спасала вера
в жаре зарев жоха-парня —
строгого Бодлера.
Как побитые пророки
на всемирном рынке,
были сроду одиноки
Гёльдерлин и Рильке.
Не переть же к вышней цели
сбродом, чохом, кошем.
Вот и Пушкин на дуэли
кем-то укокошен.
Всем поэтам в мире этом
жизни не хватило.
У иного под запретом
даже и могила.
Но, ни с мертвыми в траншее,
ни в камнях застенка,
не было судьбы страшнее
той, что у Шевченко.
Ни в Берлине, ни в Париже
найти не старайся:
нет душе родней и ближе
кобзаря Тараса,
кто, господской сукой-розгой
досыта заласкан,
дружбу свел с сумой сиротской
хлопчиком селянским,
кто, во цвете переехан
царскою коляской,
мукам мира вторил эхом
в пустыне Аральской,
кто, украдкой над тетрадкой,
как преступник, горбясь,
сохранил в юдоли краткой
высоту и гордость.
В жизнь-реку входил сто раз он,
не пытая брода,
аж пока не стал Тарасом
для всего народа.
Книжка-доченька, мокра ты —
строки жгутся раной.
В жизни ж нет ему награды —
женщины желанной.
Лишь во сне — у хаты вишня,
киця на приступке…
Дух-Тарас, благослови ж мя
на стихи-поступки!
Даст Господь, в четверостишьях
в души свет посею,
как мы выбрали бесстыжих
да себе ж на шею.
Мы ж свой крест никак не втащим —
тяжела деньжица.
Стало людям работящим
дома худо житься…
Уделите ж вы поэту
крохотку вниманья,
потому что в мире нету
высшего призванья.
От венчанья до скончанья,
если живы будем,
он не пан и не начальник,
а товарищ людям…
Не задумавшись, а сразу,
как с войны до дому,
я иду вослед Тарасу —
никому другому!
Вбок ведут, вихляя, тропы —
в дебри воровские
не обещанной Европы,
а больной России.
Никуда с нее не съеду —
прямиком до смерти
по Тарасовому следу,
по тернистой тверди!
Мне ж еще при строе старом,
что никак не сменим,
на всю жизнь примером стал он
и благословеньем.
1992
1
Лина, вы горимостью святы —
знать, стихии дочь Вы,
чьи стихи — как ливень с высоты
на сухие почвы.
Ливень тот — всеслышимая часть
духотворной воли.
Вот и дивно мне, что Вы за власть —
ту, что вор на воре.
Не добро поэту защищать,
кто в чинах да в сане, —
Вы от них же, ставящих печать,
претерпели сами.
Ведь народ и пастыри — совсем
не одно и то же:
гляньте, кто в начальниках засел —
да все те же рожи!
Или все, что связано с Москвой,
Вам — как в горле костка,
и, хоть вор, хоть вывертень, да свой —
рассудили жестко?
Где ж просвет? Империи-то нет,
хлебушек-то дорог…
Лина, Лина, Вы ж таки поэт,
а не идеолог.
Разве, Лина, разных мы кровей?
Вам на губы перст мой!
Наша Русь природней и первей
царской да имперской.
Я при той в задышливой тоске,
не в зачет, что с риском,
зло клеймил на русском языке,
Вы — на украинском.
Тот и этот — как сестра и брат,
что роднее нету.
Оттого-то я, как дурень, рад
Вашему привету.
2
Кровный сын у матери Руси,
русско-украинской,
я ее крестительной росы
мускусом проникся.
Как же сыну матерь не любить —
что леса, что степи?
Во пиру ее да хмелем быть,
цветом шелестеть бы.
Щедротою житниц и криниц
напитавшись вдоволь,
перед милым ликом падать ниц,
как в Полтаве Гоголь.
Уж добро во мне обречено,
лишний час оттикав,
но светлы над нежностью речной
Киев и Чернигов.
Городами древними славна
Русь моя — Украйна,
а другая русская страна
растеклась бескрайно.
Ей земля у хаты не мила,
канув дымной горсткой —
к шири страсть она переняла
у орды монгольской.
За ту ширь свободой заплатив,
лепотой лебяжьей,
грозным царством встала супротив
самое себя же.
Соблазнилась Азиею Русь,
чтобы стать Россией, —
сколько помню, столько и молюсь:
Господи, прости ей!
Но, коль позовет на Страшный суд
кроткий счет кукушкин,
за царей ответ не понесут
ни Толстой, ни Пушкин.
На одно я в мире обопрусь —
на родное слово,
Украина, Киевская Русь —
русскости основа!..
Вот и значит, Лина, что на том,
что на этом свете,
мы один и тот же вспомним дом,
материны дети.
В доме том господствовать и клясть
чуждо горней воле.
Вот и дивно мне, что Вы за власть
ту, что вор на воре.
Все гордыни — суета сует,
да кому что мило.
Вы ж от Бога истинный поэт —
достоянье мира.
1993