1
Чьи над миром крылья распростерты?
То ль безумны, то ли во хмелю вы —
снова пущен в лёт орел двумордый,
когтелапый и кровавоклювый.
И одна башка его на запад,
на восток таращится вторая, —
он убийством выкормлен и занят,
зенки вдаль прожорливо вперяя.
Тень его отечество покрыла.
Сто полей тревогу всколосили.
У меня ж всего рогатка — лира —
дар страдальный беженской России…
Оживлен охраною и свитой,
взмыл стервец, зловонный и зловещий,
как дракон из пьесы знаменитой,
вечно алча крови человечьей.
Ждет и бдит, злопамятлив и хищен,
мстлив и жирен, этакая нечисть!
Мы ж героя меж себя не сыщем,
да и вряд ли на такого меч есть.
Где ни сядет выходец из ада,
там все травы кровию кропимы,
и одна у несыти досада —
что достать не может Украины.
У него имперская закваска,
в желтых жорнах жалость не жилица,
он кружит над бездной закавказской,
жадно зырит, чем бы поживиться.
Чует кровь, черны его повадки…
Я шепчу меж тем, уж это слишком,
и в злодея целюсь из рогатки,
как дано лишь бардам да мальчишкам.
2
Волоса фелицат
величались иным грамотеем
я ж и сам волосат
и лежу травяным прометеем
пошумим поорем
поглядим ан хвалиться-то нечем
прилетает орел
и клюет мою певчую печень
его крылья тяжки
и клевала кровавей железа
у него две башки
и обое не слуги зевеса
не в империи зла
а при демократическом строе
его наглость взросла
и учуяла мясо сырое
византийский старик
в чьей крови не согласен стареть я
он владычить привык
залетев из чужого столетья
страшно думать не из
моего ли подполия вырыт
не оттуда ль без виз
происходит губительный вылет
а с имперских колонн
каплет кровь или сыплется тырса
то ль взаправдушку он
в моем темном уме угнездился
мне ль погибель принес
сам ли тужится к смерти готовясь
и пройдет ли гипноз
и проснется ль в отечестве совесть
еще грозный иван
с тем уродом любил целоваться
демократами вам
не пристало при нем называться
спокон веку казнят
тех кто божию весть принимает
кровопивец космат
и как дьявол из пекла воняет
был когда-то велик
да века поубавили спеси
в оба клюва двулик
расклюет меня в пыль поднебесий
ну и клюй ну и пусть
лучше нет для стихов матерьяла
лишь бы грусть наизусть
эти строки потом повторяла.
3
Хоть меня и не спросили,
не жалел и не журюсь,
что рожался не в России, —
Украина — тоже Русь,
имя чье по Божьей воле
у славянства не отнять:
Киев, дети учат в школе,
городов российских мать.
Та же честь и та же чара
в хрустале и серебре
и берет свое начало
от крещения в Днепре.
Та же Русь в росе и сини,
слово Игорево в ней —
распарившейся России
первозданней и древней.
Для меня ж в любой из жизней,
что пред Богом не лгала,
нет злодея ненавистней
двухголового орла,
чей разбой, что от России
страх имперский нагнетал,
снова где-то водрузили, —
хорошо, что я не там!
Русский сроду и доныне,
с тем двухглавцем не в связи,
я живу на Украине,
правды пращурской вблизи.
Мне иных героев ближе
враг орлам, а людям друг,
капли крови не проливший
вольнолюбец Кармелюк.
Русский я душой и речью,
русский кровью и судьбой,
но и с Запорожской Сечью,
с волей желто-голубой.
Всем орлам смеется в усладь
слобожанский воробей.
Украина — тоже Русь ведь,
только все же потеплей.
С Русью Русь, а не поладят,
не сведут никак концы:
был один у братьев прадед,
спанталычились отцы.
Но во мне Оку и Сороть
не затмит разрыва дым
и Тараса не поссорить
с духом Пушкина святым.
По живому, братья, рубим —
до добра не дорастем,
что одно, а порознь любим,
под одним кряхтя крестом.
В час креста от злых орлов нас,
безголовых и с двумя,
да спасет единокровность,
жизнью в жилушках шумя!
<1992>