Присяга простору

а надо всем — торжественная надпись:

«Погибли смертью храбрых за марксизм»

Задумываюсь я чад этой надписью:

ее в году далеком девятнадцатом

наивный грамотей с пыхтеньем вывел

и в этом правду жизненную видел.

Они, конечно,

Маркса не читали

и то, что бог на свете есть,

считали,

но шли сражаться и буржуев били,

и получилось, что марксисты были..

За мир погибнув новый, мололой,

л е ж а т они,сибирские крестьяне,

с крестами на груди —

не под крестами-

под пролетарской красною звездой.

И я стою с ботинками в росе,

за этот час намного старше ставший

и все зачеты по марксизму сдавший,

и все-таки, наверное, не все!

Есть магия могил.

У их подножий,

52

пусть и пришел ты, сгорбленный под ношей,

вдруг делается грустно илегко

и смотришь глубоко идалеко.

Прощайте, партизанские могилы!

Вы помогли мне всем, чем лишь могли вы!

Прощайте!Мне еще искать и мучиться.

Мир ждет меня, моей борьбы и мужества.

Мир с пеньем птиц, с качаньем веток мокрых,

с торжественным бессмертием своим,

мир, где живые думают о мертвых

и помогают мертвые живым.

1955

ЭКСКАВАТОРЩИК

А.

Марчуку

Ах, как работал экскаваторщик!

Зеваки вздрагивали робко.

От зубьев, землю искорябавших,

им было празднично и знобко.

Вселяя трепет, онемение,

в ковше, из грозного металла

земля с корнями и каменьями

над головами их взлетала.

И экскаваторщик, таранивший

отвал у самого обрыва,

не замечал, что д л я товарищей

настало время перерыва.

С тяжелыми от пыли веками

он был неистов, как в атаке,

и что творилось в нем, не ведали

все эти праздные зеваки.

Случилось горе неминучее,

но только это ли «лучилось?

53

Все то, что раньше порознь мучил$

сегодня вместе вдруг сложилось. '

В нем воскресились все страдания.

В нем — великане этом крохотном^

была невысказанность давняя,

и он высказывался грохотом!

С глазами странными, незрячими

он, бормоча, летел в кабине

над ивами, еще прозрачными,

над льдами бледно-голубыми,

над голубями,

кем-то выпущенным^

над пестротою

крыш без счета,

и над собой,

с глазами выпученц,

застывшим на

доске Почета.

Как будто бы гармошке в клапанц

когда околица томила,

он в рычаги и кнопки вкладывал

свою тоску, летя над миром.

Летел он... П р я д ь упрямо выбилась

Летел он... Зубы с ж а л до боли.

Ну, а зевакам это виделось

красивым зрелищем — не боле.

1963

ДЕКАБРИСТСКИЕ

Л И С Т В Е Н Н И Ц^

В Киренский остр^

декабрист Веденяпин. ^ был сослан

ретъ с голоду, он ^ т о б ы не уме-

служить писарем в ^пужден был

участке. В городе сл полицейском

'-.

венницы, посаженные^Тались лист-

Нм.

Во дворе мастерской индпошивц

без табличек и без оград,

словно три изумрудные взрыва,

эти лиственницы стоят.

И летят в синеву самовольно

так, что д а ж е со славой своей

реактивные самолеты

лишь на уровне средних ветвей.

Грязь на улицах киснет и киснет,

а деревья летят и летят.

Прижимается крошечный Киренск

к их корням, будто стайка опят.

Воздух лиственниц—воздух свободы,

и с опущенных в Лену корней

сходят люди и пароходы,

будто с тайных своих стапелей.

И идет наш задира «Микешкин»

проторить к океану тропу,

словно маленький гордый мятежник,

заломив, будто кивер, трубу.

Н а с мотает в туманах проклятых.

Океан еще где-то вдали,

но у бакенов па перекатах

декабристские свечи внутри.

Что он думал,

прапрадед наш ссыльным,

посадив у избы

деревца

и рукою почти

что бессильной

отгоняя мошку

от лица?

«Что ж — я загнан в острог для острастки.

Вы хотите, чтоб смирно я жил?

Чтоб у вас в полицейском участке

я по писарской части служил?

Но тем больше крыла матереют,

чем кольцуют прочней лебедят.

Кто с а ж а е т людей, кто — деревья,

но деревья — они победят...»

Во дворе мастерской индпоишва

без табличек и без оград,

словно три изумрудные взрыва,

эти лиственницы стоят.

55

Говорят, с ними разное было.

Гнул их ветер, сдаваясь затем,

и ломались зубастые пилы

всех известных в Сибири систем.

Без какой-либо мелочной злости

и обил никаких не т а я,

все прощали они — д а ж е гвозди

для развешиванья белья.

С ними грубо невежи чудили.

Говорили — мешают окну.

Три осталось. А было четыре.

Ухитрились. Спилили одну.

И в окно мастерской индпошива

смотрит, сделанный мало ли кем,

как обрубленнорукий Шива

бывший лиственницей манекен.

Обтесали рубанком усердно —

ни сучка, ни задоринки пусть.

Но стучит декабристское сердце

в безголово напыщенный бюст.

И когда прорываются с верфи

по ночам пароходов гулки,

прорастают мятежные ветви

сквозь распяленные пиджаки...

1962

ЗОЛОТЫЕ

ВОРОТА

.9.

Зоммеру

Шла самосплавом тишина.

За нашим карбасом волна

обозначалась, как вина

вторженья в область полусна

природы на з а к а т е,

и лишь светилась допоздна

56

крутых откосов желтизна,

и рудо-желтая луна

качалась, в небо взметена,

как бы кусок откоса на

невидимой лопате.

Крутился винт, ельцов кроша

Однообразно, как л а п ш а,

мелькали сосны, мельтеша.

А как хотела бы душа

не упустить ни мураша,

ни стебля во вселенной,

и как хотела бы душа,

едва дыша, едва шурша,

плыть самосплавом не спеша,

как тишина вдоль камыша,

по Л е н е вместе с Леной!

Кричали гуси в тальниках,

и было небо в облаках,

как бы в бессонных синяках

под впавшими очами

творца, державшего в руках

мир, сотворенный впопыхах,

погрязший в крови и грехах,

но здесь, на ленских берегах,

прекрасный, как вначале.

З а к а т засасывало дно,

а облака слились в одно,

как темно-серое рядно,

и небо заслонили,

но от заката все равно

остались, вбитые в темно

горя чеканкою красно,

ворота золотые.

Был краток их сиянья *?&с

Сгущались тучи, волочась,

но, зыбким золотом лучась,

мерцали те ворота

над чернотой прозрачных чащ

как свежевытертая часть

старинного киота.

57

И тихо верили сердца,

что если с детскостью лица,

а не с нахальством пришлеца

чуть-чуть коснуться багреца

мизинцем удивленным,

то наподобие л а р ц а

в руках дарующих творца

ворота эти до конца

откроются со звоном.

Но был упрям, как д'Артаньяя,

бархатноглазый капитан.

Н а д ним висел железный план —-

идти вперед, на океан,

где айсберги литые.

Он все предвидел, капитан:

ремонт, заливку и туман,

но в плане был большой изъян!

недоучел железный план

ворота золотые.

И капитан сказал нам «Шаи1»,

нас, подраскнсших тормоша, и

карбас, заданно спеша,

по волнам делал антраша,

а мы молчали, кореша,

нам было грустно-грустно;

жизнь лишь тогда и хороша,

когда отклонится душа,

перед природой не греша,

от заданного курса.

Я вахту нес. Я сплутовал.

Я втихоря крутнул штурвал,

но было поздно — прозевал! —

всё тучи залепили,

лишь край небес, алея, звал