Присяга простору

что застряла в морщинах руки...

...Жизнь проходит. Как в мареве, стран

проплывают — они не про нас,

и качаются меридианы,

как с надкусами связки колбас.

Колбасою я больше не брежу,

· заграничном хожу пиджаке,

да и крошки стряхаю небрежно,

если грустно прилипнут к руке.

В моей кухне присевший на л а п а х

холодильник — как белый медведь,

но от голода хочется плакать,

и тогда начинаю я петь.

И поет не раскатистый голос,

заглушающий гул площадей,

а мой голод, сиротский мой голод,

лютый голод по ласке людей.

Но, ей-богу же, плакать не нужно.

Грех считать, что земля не щедра,

если кто-то протянет натужно

слишком липкий квадратик добра.

По

планете галдят паразиты,

по планете стучат костыли,

но всегда доброта нетранзитна

на трясучем перроне земли.

38

Я люблю мой перрон пуповиной,

и покуда не отлюблю,

половину своей половины

мне отломят, и я отломлю.

1968

СОВЕРШЕНСТВО

Тянет ветром свежо и студено.

Пахнет мокрой сосною крыльцо.

И потягивается освобожденно

утка, вылепившая яйцо.

И глядит непорочною девой,

возложив, как ей бог начертал,

совершенство округлости белой

на соломенный пьедестал.

А над грязной дорогой подталой.

над за цвел ы ми крышами изб

совершенство округлости алой

поднимается медленно ввысь.

И дымится почти бестелесно

все пронизанное зарей

совершенство весеннего леса,

словно выдох земли — над землей.

Не запальчивых форм новомодность

и не формы, что взяты взаймы,—

совершенство есть просто природност

совершенство есть выдох земли.

Не казнись, что вторично искусство,

что ему о т р а ж а т ь суждено

и что так несвободно и скудно

по сравненью с природой оно.

Избегая покорности гриму,

ты в искусстве себе покорись

3')

и спокойно и неповторимо

всей пригодностью в нем повторись.

Повторись — как природы творенье,

над колодцем склонившись лицом '

поднимает свое повторение

нз глубин, окольцованных льдом...

ВЗМАХ РУКИ

Когда вы, из вагона высунувшись,

у моря или просто

У реки,,

в степи или у гор, надменно высящихся,

увидите короткий взмах руки, —

движением стремительным обдутые

и полные своих удач и бед,

о машущем, конечно, вы не думаете —

вы тоже просто машете в ответ.

Да и о вас не думает он,

машущий.

Непроизволен этот

добрый взмах —

солдат ли машет вам

, из роты маршевой

или мальчишка

с бубликом в зубах.

И машут пастухи с лугов некошеных

и рыбаки, таща в сетях кефаль,

и пальчиками, алыми на кончиках,

вас провожают ягодницы

вдаль.

О, взмах руки, —

участья дуновение!

О, взмах руки —

ничем ты нерастлим

40

срель века, так больного недоверием,

доверья изначального инстинкт.

И пальчиками, алыми на кончиках,

все ягодницы

всех на свете стран

средь эдельвейсов, миртов, колокольчиков

нас провожают в звезды и туман.

Девчонок платья трепещутся короткие.

Девчонки машут с радостью такой!

Всегда у рельс найдутся те,

которые

махнут —

пускай ручонкой,

не рукой.

Девчонки в развалившихся сабо!

Девчонки в ореолах из ром-ашек!

Как будто человечество само

себе,

куда-то едущему, машет.

1900

Меужто есть последний час

всемирной вавилонской башни? '

Не страшно, что не станет н а с . '

Что ничего не станет — страшно

Неужто будет, как душа

исчезнувшего человека,

кружиться в космосе, шурша,

одна квитанция из Ж Э К а ?

1976

41

ПРОДУКТЫ

Е.

Винокурову

Мы жили, помнится, в то лето

среди черемух и берез.

Я был посредственный коллектор,

но был талантливый завхоз.

От продовольственной проблемы

я всех других спасал один,

и сочинял я не поэмы,

а рафинад и керосин.

И с пожеланьями благими

субботу каждую меня

будили две геологиии

и водружали на коня.

Тот конь плешивый, худородный

от ветра утреннего мерз.

На нем, голодном, я, голодный,

покорно плыл в Змеиногорск.

Но с видом доблестным и смелым,

во всем таежнику под стать,

въезжал я в город — первым делом

я хлеба должен был достать.

В то время с хлебом было трудно,

и у ларьков уже с утра

галдели бабы многолюдно

и рудничная детвора.

Едва-едва тащилась кляча,

сопя, разбрызгивая грязь,

и я ходил, по-детски клянча,

врывался, взросло матерясь.

Старанья действовали слабо,

но все ж,

с горением внутри,

в столовой Золотопродснаба

я добывал буханки три.

Но хлеба нужно было много,

и я за это отвечал.

Я шел в райком.

Я брал на бога.

Я кнутовищем в стол стучал.

42

'Дивились там такому парню:

«Ну и способное дитя!»

и направление в пекарню

мне секретарь д а в а л, кряхтя.

К а к распустившийся громила,

грозя, что все перетрясу,

я вырывал еще и мыло,

и вермишель, и колбасу.

Потом я шел и шел тропою.

Я сам навьючен был, как вол,

и в поводу я за собою

коня навьюченного вел.

Я кашлял, мокрый и продутый,

Д ы ш а л и звезды над листвой.

С д а в а л я мыло и продукты

и падал в сено сам не свой,

Тонули запахи и звуки

и слышал я

уже во сне,

к а к чьи-то ласковые руки

шнуркиразвязывали мне.

1955

Г.

Мазурину

Я на сырой земле л е ж у

в обнимочку с лопатою.

Во рту травинку я держу,

травинку кисловатую.

Такой проклятый грунт копать —

лопата поломается,

и очень хочется мне с п а т ь;

А спать не полагается.

«Что,

не стоится на ногах?

Взгляните на голубчика!» —

43

хохочет девка в сапогах

и в маечке голубенькой.

Заводит песню, на беду,

певучую-певучую;

«Когда я милого найду,

уж я его помучаю».

Смеются все: «Ну и змея!

Ну, Анька, и сморозила!»

И знаю разве только я

да звезды и смородина,

как, в лес ночной со мной входя,

в смородинники пряные,

траву руками разводя,

идет она, что пьяная.

Как, неумела и слаба,

роняя руки смуглые,

мне говорит она слова

красивые и смутные.

1956

Я у рудничной чанной,

у косого плетня,

молодой и отчаянный, ·

расседлаю коня.

О железную скобку

сапоги оботру,

з а к а ж у себе стопку

и достану махру.

Два степенных казаха

прилагают к устам

с уважением сахар,

будто горный хрусталь,

Брючки географини

все — репей на репье.

Орден «Мать-героиня»

44

у цыганки в тряпье.

И, невзрачный, потешный,

странноватый на вид,

старикашка подсевший

мне бессвязно таердит,

к а к в парах самогонных

в синеватом дыму

золотой самородок

являлся ему,

как, раскрыв свою сумку,

после сотой версты

самородком он стукнул

в кабаке о весы,

к а к шалавых девчонок

за собою водил

и в портянках парчовых

по Иркутску ходил...

В старой рудничной чайной

городским хвастуном,

молодой и отчаянный,

я сижу за столом.

Пью на зависть любому,

и блестят сапоги.

Гармонисту слепому

я кричу: «Сыпани!»