Иверский свет

Как у гоночной регаты —

три зачетные воды,

так у жизни нелегальной

три лукавые беды.

Это первая вода —

все осталось без следа.

А вторая вода —

непроглядна темнота.

Ну, а третья вода —

она красная всегда.

КАРТИНА 3-Я

|ТЕ ЖЕ И НЕ ТЕ ЖЕ)

ХОРОМ: Круговой порукою общая подруга —

девочка по кругу, девочка по кругу!

«Ну и жмурки! Это Эдик и Витя?

Ты, Валюта — Валентиночек в миру?!

Вы сестру свою покрепче обнимите,

я ко всем сейчас от нежности умру!

Не при свечках, а при плачущих лучинах

из смолящихся нащепленных икон...

Я вас всех собою обручила,

всех сплела возлюбленным венком!

От рождения глаза мои сухие,

ни опасность, ни разгул не помогли.

Помогите, помогите, дорогие,

разрыдаться мне от боли и любви!

Валентиночек, ты что, уже кемарить?

Все как плачу, да не выплачусь до дна...»

«Мне все видится, Настасья, Богоматерь —

доску взял — а из глазниц Ея — вода... »

«Ставь к стене ее, паскуду ненавистную.

Я соперницу навылет прострелю!»

Выстрел.

Что за женщина убита на полу?

Что за бабу в морге эксперты обследуют?

Кто убийцей припечатался к зрачкам?

(ПРОДОЛЖЕНИЕСЛЕДУЕТ)

Овчарки ведут по слезам.

Р.5.

Обижаться, читатель, не следует

на оборванный мой зачин.

Ведь и жизнь — «продолжение следует»—

только нам не узнать — зачем?

III ДЕЙСТВИЕ

ЯВЛЕНИЕ I

Я ограбил собратьев и Лавру.

Я преступно владею Тобой.

На такси, как красивую лярву,

Я отвез Тебя в дом под Москвой.

Опущу занайесок тенета,

не включаю огня впопыхах.

Как стремительно лик Твой темнеет

в моих наглых руках!

Знаю — краски темнеют от времени.

И процесс их необратим.

Ты от нас удаляешься в темень.

Скоро мы Тебя не разглядим.

Понимаю я, тем не менее,

ни при чем живописца письмо —

если лик Твой темнеет от времени,

то преступно время само.

На музейных стенах и семейных

окисляешься взглядом толпы...

Может, это не лик Твой темнеет,

а становятся люди слепы?

До того как я стал аферистом,

был мой взор и дух просветлен.

И рублевские Три Арфиста —

как три арфы— струились в нем...

Честолюбец, в слепом паскудстве,

с вечных плеч срываю парчу.

Я за каждую эту секунду

10 лет получу.

За коляской следя милицейскою,

я стою на крыльце.

И семь слез — как Большая Медведица

на Твоем непроглядном лице.

ЯВЛЕНИЕ 2

ХОР НИМФ:

Я 41-я на Плисецкую,

26-я на пледы чешские,

30-я на Таганку,

35-я на Ваганьково,

кто на Мадонну — запись на Морвокзале,

а Вы, с ребенком, тут не стояли!

Кто был девятая, станет десятой,

Борисова станет Мусатовой,

я 16-я к глазному,

75-я на Глазунова,

110-я на аборты

(придет очередь — подработаю),

26-я на фестивали,

а Вы, с ребенком, тут не стояли!

47-я на автодетали

(меня родили — и записали),

я уже 1000-я на автомобили

(меня записали — потом родили),

что дают? кому давать?

а еще мать!

Я 45-я за «35-ми»,

а Вы, с ребенком, чего тут пялитесь?

Кто на Мадонну — отметка в 10-ть.

А Вы, с ребенком — и не надейтесь!

Не вы, а я — 1-я на среду,

а Вы — первая куда следует...

(ПРОДОЛЖЕНИЕСЛЕДУЕТ)

Режиссерские ремарки

о жанре поэмы

Кто-то ноздри раздует в полемике:

«Пахнет жареным!»

Детектив обернулся поэмой?

Пахнет жанром.

Пусть я выверну жизнь наизнанку,

но идея поэмы проста.

— Что ты ищешь, художник? — Не знаю.

Назовем ее — Красота.

Это света взметенное знамя,

это светлая мука с креста.

— Как зовут Тебя, Муза? — Не знаю.

Назовем ее — Красота.

Отстоявши полночные смены,

не попавши в священный реестр,

вы, читательница поэмы,

может, вы героиня и есть?

Просветлев от забот ежегодных,

отстояла очередя.

И в Москву прилетела Джоконда,

чтоб секунду взглянуть на Тебя.

Но едва за тобою проследую,

растворяешься в улицах ты...

Жизнь моя — продолжение следует.

И на встречных — след Красоты.

НАДПИСЬ НА «ИЗБРАННОМ»

Не отрекусь

от каждой строчки прошлой —

от самой безнадежной и продрогшей

из аюрисуль.

Не откажусь

от жизни торопливой,

от детских неоправданных трамплинов

и от кощунств.

Не отступлюсь —

«Ни шагу! Не она ль за нами?»

Наверное, с заблудшими, лгунами...

Мой каждый куст!

В мой страшный чае,

хотя и бредовая,

поэзия меня не предавала,

не отреклась.

— 715 —

Я жизнь мою

в исповедальне высказал.

Но на весь мир транслировалась исповедь.

Все признаю.

Толпа кликуш

ждет, хохоча, у двери»

«Кус его, кус!»

Все, что сказал, вздохнув, удостоверю.

Не отрекусь.

ОСЕНЬ В СИГУЛДЕ

Свисаю с вагонной площадки,

прощайте,

прощай, мое лето,

пора мне,

на даче стучат топорами,

мой дом забивают дощатый,

прощайте,

леса мои сбросили кроны,

пусты они и грустны,

как ящик с аккордеона,

а музыку — унесли,

— 7 16 —

мы — люди,

мы тоже порожни,

уходим мы,

так уж положено,

из стен,

матерей

и из женщин,

и этот порядок извечен,

прощай, моя мама,

у окон

ты станешь прозрачно, как кокон,

наверно, умаялась за день,

присядем

друзья и враги, бывайте,

гуд бай,

из меня сейчас

сс свистом вы выбегаете,

и я ухожу из вас.

О редина, попрощаемся,

буду звезда, ветла,

не плачу, не попрошайка.

Спасибо, жизнь, что была.

На стрельбищах

в 10 баллов

я пробовал выбить 100,

спасибо, что ошибался,

но трижды спасибо, что

в прозрачные мои лопатки

вошла гениальность, как

в резиновую

перчатку

красный мужской кулак,

«Андрей Вознесенский» — будет,

побыть бы не словом, не бульдиком,

еще на щеке твоей душной —

«Андрюшкой»,

спасибо, что в рощах осенних

ты встретилась, что-то спросила

и пса волокла за ошейник,

а он упирался,

спасибо,

я ожил, спасибо за осень,

что ты мне меня объяснила,

хозяйка будила нас в восемь,

а в праздники сипло басила

пластинка блатного пошиба,

спасибо,

но вот ты уходишь, уходишь,

как поезд отходит, уходишь...

из пор моих полых уходишь,

мы врозь друг из друга уходим,

чем нам этот дом неугоден?

ты рядом и где-то далеко,

почти что у Владивостока,

я знаю, что мы повторимся

в друзьях и подругах, в травинках,

нас этот заменит и тот —

«природа боится пустот»,

спасибо за сдутые кроны,

на смену придут миллионы,

за ваши законы — спасибо,

но женщина мчится по склонам,

как огненный лист за вагоном...

Спасите!

ГОЙЯ

Я — Гойя!

Глазницы воронок мне выклевал ворог,

слетая на поле нагое.

Я — Горе.

Я — голос

войны, городов головни

на снегу сорок первого года.

Я — голод.

Я горло

повешенной бабы, чье тело, как колокол,

било над площадью голой...

Я — Гойя!

О грозди

возмездья! Взвил залпом н/а19Запад —

я пепел незваного гостя!

И в мемориальное небо вбил крепкие звезды

как гвозди.

Я — Гойя.

ВЕЧЕР В «ОБЩЕСТВЕ СЛЕПЫХ»

Милые мои слепые,

слепые поводыри,

меня по своей России,

невидимой, повели.

Зеленая, голубая,

розовая на вид,

она, их остерегая,

плачет, скрипит, кричит.

Прозрейте, товарищ, зрячий,

у озера в стоке вод.

Вы слышите — оно плачет?