Иглы мглы

Я больше тебя не люблю. Весталка. Русалка. Колдунья. Я лучше отдам кораблю печаль своего полнолунья. Я лучше в убогом челне отправлюсь в житейские волны, чем с мукой на бледном челе ждать ясности, ревности полный. Я свой безрассудный порыв направлю на парус холщевый, от страсти любовной остыв, восторг позабуду дешевый. Мосты за собою спалю. Чужая. Чужая. Чужая. Я больше тебя не люблю. Я память твою обожаю.

Южно-летние услады.

Боль ременных пут.

Красноглазые цикады

истово поют.

Сердца бедного морока.

Вечная игра.

Святости или порока.

Зла или добра.

Неба пламенные знаки.

Кухонь едкий чад.

Брешут глупые собаки.

Умные молчат.

И над всем великолепьем

зла или добра

в новое тысячелетье

круглая дыра.

Мне нравятся первые почки,

веселая веток возня.

Былинки, пылинки, листочки

весною волнуют меня.

Подумаешь, экая новость!

Природы все та же игра.

Но эта зеленая повесть

безумно волнует меня.

Объятья — такая нелепость,

но каждый росточек мне мил,

и пробую пальцами клейкость,

и глазом ценю хлорофилл.

Оставим другим пересуды,

сравнение весен и зим.

Я неба пустую посуду

сегодня же сдам в магазин.

Я сейчас смотрю на горы. Я сижу спиною к морю. у меня такое горе, горше не бывало горя. Как судьба меня надула! Обманула, как мальчишку. Снова подарила дулю, в губы сунула пустышку. Люди добрые, посмейтесь! Дурачок сидит на троне. У него все тот же фетиш, то же сердце на ладони!

В час раздумья, счастья или горя

хорошо, наверно, вспоминать

волосы распущенные моря,

светлую, в веселых кольцах прядь.

Как она к руке волнисто льнула!

Помогала как она в тоске!

Резким ветром с берега подуло,

и открылась жилка на виске.

Надо было бы шагнуть поближе,

волосы рукою расчесать…

Только волны низкий берег лижут,

кто-то новый гладит эту прядь.

46 мне исполнилось лет.

Я у моря встречаю рассвет.

Я проснулся один в Коктебеле,

для печали мне повода нет.

Море в гальку прибрежную бьет.

Море людям уснуть не дает.

Я в него завернусь с головою,

до чего молодой идиот!

Я думаю о прожитых годах,

которые сгорели в черный дым,

о том, что не любил во весь размах

и оттого не умер молодым.

Я думаю, что в страхе и золе

сегодня вновь копаться одному,

что снова на растерзанной земле

порядок надо ладить самому.

Корчуется не памятник — уклад.

Качается не маятник — судьба.

И с веком попадая невпопад,

конечно, нужно начинать с себя.

Время-время, дивный чародей тупо правит в нашем околотке. Нет давно ни табака, ни водки. Все длиннее цепь очередей. Я всмотрюсь в безликие черты. Боже-Боже, здесь одни старухи. К рыночным увещеваниям глухи у последней сгрудились черты. Чуть ли не у каждой был старик, а сейчас — зола нажгла мозоли. Воздуха б глоток, щепотку б соли… Им же дорог нынче каждый миг. Но еще страшнее скачка цен, изобилье при пустом кармане. Неужели вновь себя обманет общество, сменив мечтаний цель? Русь несется тройкой сквозь века, чрез кострища бунтов и ухабы… Но стоят — как каменные — бабы, сжав локтями сбитые бока. Дай им, Боже, милости! Яви чудо! Накорми одною крошкой! Сумки им наполни и лукошки. Хватит новых храмов на крови.

Жизнь продолжается… И синяки сошли, и, кажется, давно прошли ушибы, да только свежевскопанной земли еще не проросли травою глыбы. Май солнцем ослепил, поцеловал взасос, краснеет след шального поцелуя. Бессмысленный… О, как бессмертен кросс — ни к городу (подумал), ни к селу я. Аллея окудрявленных дерев ведет в тупик. Купи себе отраву… Устал я от различных приверед, шпыняющих (им кажется по праву) меня… Как славно было б, изменя все документы и, конечно, внешность, исчезнуть, раствориться… (Как броня останется непрожитая нежность.) Вновь в Мексике, в Бразилии, в Крыму среди агав, кокосов и магнолий укромно нежась в сладостном дыму, вдруг вздрогнуть от непозабытой боли, от доли прикандаленно рыдать над родиной, над песенной Россией, ведь никому сегодня не понять, что я родился истинным мессией, что эту участь уготовил рок, а может, Бог, а может… Не поверят родные, сослуживцы… Что ж, итог совсем уж близок, как заветный берег. И в смене дней, в чередованье лет, в заводе бесконечном механизма есть нераскрытый до сих пор секрет вселенского шального организма. К чему писать, наверно, в сотый раз, живописуя мелкие детали (картавости стыдясь), про свой каркас или про то, что все ж не укатали… Сев как-то на за етного конька, готов я наслаждаться крутизною всех встречных горок… Мысли нить тонка, завяжем лучше узелок весною. Дочь вышла замуж. Год тому назад. Кот похудел и стричь пора собаку. А я все так же плющу мощный зад, черкаю, сидя за столом, бумагу. Бумага вздорожала в 10 раз. Пишу черновиков на обороте. Язык наоборотный в самый раз бы применить или в подобном роде здесь выкинуть коленце, но стезя удерживает… Фортели оставим. Не конькобежец. Жить нельзя скользя. И запятую тоже не поставим. Собой владея, подойду к окну. Очки надену. Жаль, что нет бинокля. О, я еще успею, загляну не в Канта, так в какого-нибудь Бокля. "Балладе пыльной" я сплету вослед "Венок военно-полевых сонетов" и вдруг пойму, что истинный секрет в том, что на свете вовсе нет секретов.