Том 2. Стихотворения (Маленькие поэмы)

Не смогли обойти молчанием рефрен «Стансов» и другие критики — о Марксе и Есенине писали, в частности, В.Липковский (З. Вост., 1925, 20 февраля, № 809, вырезка — Тетр. ГЛМ), Н.В.Богословский (журн. «Новый мир», 1925, № 3, март, с. 155; подпись: Н.Б.), В.П.Друзин («Красная газета», веч. вып., Л., 1925, 15 мая, № 116). Но главным оппонентом Есенина стал здесь А.К.Воронский. Первоначально он отозвался на «Стансы» несколькими неодобрительными фразами: «„Стансы“ плохи и неубедительны. <…> О Марксе и Ленине Есенину, пожалуй, писать рано, а внимательно ими заняться, не для красного словца, а для переработки некоторых сторон своего творчества, очень своевременно и кстати. <…> Это не в упрек и не в обиду Есенину, а в дружеское и искреннее предупреждение, единственно для того, чтобы он давал хорошие отсортированные стихи, спаянные с современностью. Кому многое дано, с того многое и взыщется. Есенину дано многое» (Прож., 1925, № 5, 15 марта, с. 26).

В другом месте А.К.Воронский уже давал «Стансам» развернутую негативную оценку: «Очень хорошо, что Сергей Есенин, хотя и с большим запозданием, решил стать певцом и гражданином „великих штатов ССР“ и „тихо“ засесть за Маркса: поучиться у Маркса многим и многим из наших поэтов в самом деле давно пора. И можно бы после „Москвы кабацкой“ только порадоваться „прозрению“ поэта. Беда, однако, в том, что стихи во имя Маркса просто плохи: „стишок писнуть“, „эра новая не фунт изюму нам“ в устах такого первоклассного поэта, каким является Есенин, звучат совершенно неприлично. <…> Но хуже всего даже не эти „фунты изюма“, не „писнуть“, даже не скудная, сырая рифмовка стиха, — хуже всего, что „Стансам“ не веришь, они не убеждают. В них не вложено никакого серьезного, искреннего чувства, и клятвы поэта звучат сиро и фальшиво. <…>…они <“Стансы“> безрадостны и худосочны, их слова вялы, пожалуй, верно в них пока одно: жалобы поэта на скуку от Маркса: для него он действительно скучен: он его не читал и не нюхал. „Ни при какой погоде я этих книг, конечно, не читал“ — это куда правдоподобней. <…> Если внимательно вчитаться в „Стансы“, станет очевидным, что за внешней революционностью таится глубочайшее равнодушие и скука; как будто говорит поэт: хотите революционных стишков, — могу, мне все равно, могу о фонарях, об индустрии, о Ленине, о Марксе. Плохо? Ничего, сойдет: напечатаете. <…>

„Стансы“ С.Есенина отнюдь не случайность. Они характерны для нашего времени и поэтому на них следует остановиться. Нам неоднократно приходилось указывать на весь вред от литературного цуканья, когда от художника требуют марксизма и коммунизма целостного, законченного и завершенного, именно на все 100%. <…> Не так давно от одного из сторонников этого направления довелось услышать такое замечание: „Пусть пишут неискренно, но пусть дают нужные вещи“. Такая „установка“ в нашу пору, к величайшему сожалению, находит себе сторонников и уже начинает приносить, как выражались раньше, свои горькие плоды. <…> „Стансы“ С.Есенина тем именно и показательны, что в них есть попытки внешние, показным образом приспособиться к нашим пуританам. Они же вскрывают и всю несообразность формулы: пусть пишут неискренно, но пусть пишут нужные вещи; они неискренны, потому плохи и потому ненужны.

Таких „стишков“, рассказов и повестей пишется сейчас изрядно. Это — прямая опасность для литературы. Внешне, на виду у нас может казаться все благополучным; будет все по форме — и Маркс, и Ленин, и индустрийная мощь; а на деле — расхождение показного творчества с внутренними потенциями художника, с его эмоциями и мыслями» (альм. «Наши дни», М.—Л., 1925, № 5, с. 305–309; выделено автором).

Вскоре на эту инвективу А.К.Воронского откликнулся в Париже С.И.Португейс: «Сергей Есенин решил, наконец, остепениться, т. е. приняться за изучение „Капитала“. Об этом он счел нужным поведать миру в „Стансах“, напечатанных в газете „Заря Востока“. Выдержки из этого стихотворения мы находим в № 5 альманаха „Наши дни“ <процитированы так же, как и в „Наших днях“: 2-я, 3-я, 6-я, 7-я и три последних строфы; напомним, что ст. 37 содержала в этой цитате неесенинское слово „болванам“>. Чего, казалось бы, лучше? А вот подите же: советская критика все еще недовольна. В той же книге „Наших дней“ А.Воронский подвергает приведенное стихотворение самой беспощадной критике. <…> Бедный Есенин» (газ. «Звено», Париж, 1925, 24 августа, № 134; подпись: Ст.).

Благодаря парижскому критику извлечения из «Стансов» достигли читателей русского зарубежья. После того как они, по словам И.А.Бунина, «случайно попались» ему «на глаза», он дал им такую оценку (имея в виду прежде всего шестую и седьмую строфы произведения):

«Эти хвастливые вирши <…>, принадлежащие некоему „крестьянину“ Есенину, далеко не случайны. <…> И какая символическая фигура этот советский хулиган и сколь многим теперешним „болванам“, возвещающим России „новую эру“, он именно чета и сколь он прав, что тут действительно стоит роковой вопрос: под знаком старой или так называемой новой „эры“ быть России и обязательно ли подлинный русский человек есть „обдор“, азиат, дикарь или нет? <…>…современный советский стихотворец, говорю еще раз, очень показателен: он не одинок, и целые идеологии строятся теперь на пафосе, родственном его „пафосу“, так что он, плут, отлично знает, что говорит, когда говорит, что в его налитых самогоном глазах „прозрений дивных свет“. При всей своей нарочитости и зараженности литературщиной он кровное дитя своего времени и духа его» (газ. «Возрождение», Париж, 1925, 12 октября, № 132).

В стихотворении «1 мая» (1925) Есенин ответил своим оппонентам так:

О Петре Ивановиче Чагине (1898–1967) см. т. 1 наст. изд. (с. 640). В.Е.Субботин так передает его рассказ о «Стансах»: «…Петр Иванович говорит так, что когда Есенин принес ему там, в Баку, их, „я сказал, что не помещу, скажут, что Чагин печатает стихи о самом себе“. Предлагал еще убрать „Демьяна“. Потому что Бедный Демьян его друг… Есенин ответил, что напечатает и так» (Хроника 2, 307).

Бедный Демьян (Ефим Алексеевич Придворов; 1883–1945) — поэт, чрезвычайно широко публиковавшийся в партийной и советской печати первых послеоктябрьских лет.

Письмо деду (с. 138). — Бак. раб., 1924, 29 декабря, № 297 (с датой: «Батум. Декабрь 1924 год»); Стр. сов.; З. Вост., 1925, 24 января, № 786; Прож., 1925, № 4, 28 февраля, с. 28.

Черновой автограф — РГАЛИ. Беловой автограф — собрание К.Гинзбурга (Нью-Йорк, США). Оба автора не датированы. Машинописный отпуск текста, являвшегося наборной машинописью для публикации стихотворения в Прож., — РГАЛИ. Сохранилась также копия авторской правки ст. 8 в тексте из З. Вост. рукой Е.Н.Чеботаревской (ГЛМ).

Печатается по наб. экз. (вырезка из Стр. сов.) с исправлениями в ст. 14 («накинув» вместо «накинуть») и 71 («довезут» вместо «завезут») по другим источникам.

Дата в Собр. ст., 2 — 1924. Датируется по первой публикации. Написано до 20 декабря 1924 года, поскольку в этот день Есенин уже писал Г.А.Бениславской: «На днях пришлю <…> „Письмо к деду“».

Одним из первых о «Письме деду», сопоставив его с «Сорокоустом», высказался в печати А.К.Воронский: Есенину теперь «необходимо пересмотреть и переоценить кое-что в прежнем поэтическом инвентаре. Художник и старается это сделать. Деревня прошлых времен пугливо косилась на железного гостя. Она жалела о той поре, „когда пару красивых степных россиянок отдавал за коня печенег“; она испуганно металась пред городом, пред каменными руками шоссе. Русь Советская будет жива железным гостем, паровозами, электричеством, заводами, нефтью. В письме к деду Есенин уже убеждает последнего не бояться сесть на стальную кобылу и понять ее преимущества <приведены 13-я и 14-я строфы произведения>. Это звучит по-иному, чем, например, „Сорокоуст“…» (Прож., 1925, № 5, 15 марта, с. 26).