Собрание сочинений. Том 2

которая светла на снимке.

И сквозь небытие и темень

ты обалденно

бежишь ко мне счастливым телом —

как в тот пречистый понедельник

перед паденьем.

1978

Фары дальнего света

Если жизнь облыжная вас не дарит дланями —

помогите ближнему, помогите дальнему!

Помогите встречному, все равно чем именно.

Подвезите женщину — не скажите имени.

Не ищите в Библии утешенья книжного.

Отомстите гибели — помогите ближнему.

В жизни чувства сближены, будто сучья яблони,

покачаешь нижние — отзовутся дальние.

Пусть навстречу женщине, что вам грусть

доставила,

улыбнутся ближние, улыбнутся дальние.

У души обиженной есть отрада тайная:

как чему-то ближнему, улыбнуться —

дальнему...

1977

Автолитография

На обратной стороне Земли,

как предполагают, в год Змеи,

в частной типографийке в Лонг-Айленде

у хозяйки домика и рифа

я печатал автолитографии,

за станком, с семи и до семи.

После нанесенья изошрифта

два немногословные Сизифа —

Вечности джинсовые связисты —

уносили трехпудовый камень.

Амен.

Прилетал я каждую субботу.

В итальянском литографском камне

я врезал шрифтом наоборотным

«Аз» и «Твердь», как принято веками,

верность контролируя в зерцало.

«Тьма-тьма-тьма» — врезал я по овалу,

«тьматьматьма» — пока не проступало:

«мать-мать-мать». Жизнь обретала речь.

После оттиска оригинала

(чтобы уникальность уберечь)

два Сизифа, следуя тарифу,

разбивали литографский камень.

Амен.

Что же отпечаталось в сознанье?

Память пальцев и тоска другая,

будто внял я неба содроганье

или горних ангелов полет,

будто перестал быть чужестранен.

Мне открылось, как страна живет —

мать кормила, руль не выпуская,

тайная Америки святая,

и не всякий песнь ее поймет.

Черные грузили лед и пламень.

У обеих океанских вод

США к утру сушили плавки,

а Иешуа бензозаправки

на дороге разводил руками.

И конкистадор иного свойства,

Петр Великий иль тоскливый Каин,

в километре над Петрозаводском

выбирал столицу или гавань...

Истина прощалась с метафизикой.

Я люблю Америку созданья,

где снимают в Хьюстоне Сизифы

с сердца человеческого камень.

Амен.

Не понять Америку с визитом

праздным рифмоплетам назиданья,

лишь поймет сообщник созиданья,

с кем преломят бутерброд с вязигой

вечности усталые Сизифы,

когда в руки въелся общий камень.

Амен.

Ни одно- и ни многоэтажным

я туристом не был. Я работал.

Боб Раушенберг, отец поп-арта,

на плечах с живой лисой захаживал,

утопая в алом зоопарке.

Я работал. Солнце заходило.

Я мешал оранжевый в белила.

Автолитографии теплели.

Как же совершилось преступленье?

Камень уничтожен, к сожаленью.

Утром, нумеруя отпечаток,

я заметил в нем — как крыл зачаток, —

оттиск смеха, профиль мотыльковый,

лоб и кос, похожие на мамин.

Может, воздух так сложился в складки?

Или мысль блуждающая чья-то?

Или дикий ангел бестолковый

зазевался — и попал под камень?..

Амен.

Что же отпечаталось в хозяйке?

Тень укора, бегство из Испании,

тайная улыбка испытаний,

водяная, как узор Гознака.

Что же отпечаталось во мне?

Честолюбье стать вторым Гонзаго?

Что же отпечаталось извне?

Что же отпечатается в памяти

матери моей на Юго-Западе?

Что же отпечатает прибой?

Ритм веков и порванный «Плейбой»?

Что заговорит в Раушенберге?

«Вещь для хора и ракушек пенья»?

Что же в океане отпечаталось?

Я не знаю. Это знает атлас.

Что-то сохраняется на дне —

связь времен, первопечаль какая-то...

Все, что помню — как вы угадаете, —