Собрание сочинений. Том 2

замученные

жемчужины

серых глаз.

Всем дававший помощь,

а сам беспомощный,

как шагал уверенно в ресторан!..

То, что нам казалось

железобетонищем,

оказалось коркою

свежих ран.

Лежит дух мужчины на казенной простыне,

внутренняя рана —

чем он был, оказывается...

Ему фрукты носят,

как прощенья просят.

Он отказывается.

1977

* * *

Для всех — вне звезд, вне митр, вне званий —

Андреем Дмитриевичем был.

Мы потеряли Первозванного,

что совестью страну святил.

Он первым произнес все заново.

Тезка крестителя Руси.

Как мало избранных меж званых...

Господи, страну спаси!

1989

Другу

Душа — это сквозняк пространства

меж мертвой и живой отчизн.

Не думай, что бывает жизнь напрасной,

как будто есть удавшаяся жизнь.

1977

* * *

Виснут шнурами вечными

лампочки под потолком.

И только поэт подвешен

на белом нерве спинном.

1977

Перед рассветом

Незнакомая, простоволосая,

застучала под утро в стекло.

К телефону без голоса бросилась.

Было тело его тяжело.

Мы тащили его на носилках,

угол лестницы одолев.

Хоть душа упиралась — насильно

мы втолкнули его в драндулет.

Перед третьими петухами,

на исходе вторых петухов,

чтоб сознанье не затухало,

словно «выход» зажегся восход.

Как божественно жить, как нелепо!

С неба хлопья намокшие шли.

Они были темнее, чем небо,

и светлели на фоне земли.

Что ты видел, летя в этой скорби,

сквозь поломанный зимний жасмин?

Увезли его в город на «скорой».

Но душа не отправилась с ним.

Она пела, к стенам припадала,

во вселенском сиротстве малыш.

Вдруг опомнилась — затрепетала,

догнала его у Мытищ.

1977

* * *

Знай свое место, красивая рвань,

хиппи протеста!

В двери чуланные барабань,

знай свое место.

Я безобразить тебе запретил.

Пьешь мне в отместку.

Место твое меж икон и светил.

Знай свое место.

1977

Открытка

Я не приеду к тебе на премьеру —

видеть, как пристальная толпа,

словно брезгливый портной на примерке,

вертит тебя, раздевает тебя.

В этом есть что-то от общей молельни.

Потность хлопков.

Ну а потом в вашей плюшевой мебели

много клопов.

Не призываю питаться акридами.

Но нагишом алым ложам в клешню?!

Я ненавижу в тебе актрису.

Чтоб ты прикрылась, корзину пришлю.

1977

* * *

Я ошибся, вписав тебя ангелам в ведомость.

Только мы с тобой знаем — из какой ты шкалы.

И за это твоя дальнобойная ненависть

меня сбросила со скалы.

Это теоретически невозможно.

Только мы с тобой знаем — спасибо тебе, —

как колеса мои превратились в восьмерки,

как злорадна усмешка у тебя на губе.

Только мы с тобой знаем: в моих новых расплатах

(я не зря подарил тебе малахит) —

есть отлив твоего лиловатого взгляда.

Что ж, валяй! Я прикинусь, что я мазохист.

И за это за все — как казнят чернокнижницу —

привезу тебя к утреннему крыльцу,

погляжу в дорогие глаза злоумышленницы,

на прощанье губами перекрещу.

1977

Месса-04

Отравившийся кухонным газом

вместе с нами встречал Рождество.

Мы лица не видали гаже

и синее, чем очи его.

Отравила его голубая

усыпительная струя,

душегубка домашнего рая,

несложившаяся семья.