Стихотворения. Поэмы. Проза

Играл застенчивый румянец;

Играл он даже на локтях,

Когда ее, как деспот, танец

На середину увлекал.

В ее глазах огонь пугливый

То вспыхивал, то померкал;

Она переходила зал

То медленной, то торопливой

Походкой; — так была робка,

Так грациозно неловка,

Так непохожа на плутовку,

Что странно, кто решиться мог

Надеть вакхический венок

На эту детскую головку.

Она дитя, — но кто она?

Камков невольно знать желает.

— Кажись, — Таптыгина княжна,

Ему знакомый отвечает, -

А, впрочем, право, черт их знает, -

Я, может статься, и соврал, -

У ней, — он вяло продолжал,

Подняв лорнет, — недурен профиль!

Но я, товарищ старый мой,

На все гляжу, как Мефистофель.

Что делать? пожил, братец мой,

И вкуса в сливах недозрелых

Не вижу: — вяжут, черт возьми!

Люблю я барынь угорелых

Лет этак двадцати осьми…

. . . . . . .

Камков немножко удивился

Таким речам, — посторонился,

И на знакомца своего

Взглянул с усмешкой. — Для него

Такого рода мненье было

Довольно ново — и смешило.

Вот, век живи, подумал он,

Да век учись, — прошу покорно, -

Как выражается задорно.

Камков был сам порой смешон

И странен, — но иначе он

Блохою жизни был укушен,

Иным фантазиям послушен,

Иною солью просолен.

Вот началась кадриль — одна,

Другая, третья, — кто их знает

Какая! — Бал не отдыхает.

В фигуры переплетена,

Толпа скользит; перебегает

Рука к руке; — по жемчугам,

По бриллиянтам, по цветам,

По золоту огонь играет,

Тень бегает по рукавам,

И музыка гремя сливает

Людские речи в птичий гам.

Кто их послушает, — едва ли

С невольной грустью не вздохнет.

Да, — в нашем обществе на бале

Тот и умен, кто больше врет.

Но не люблю я тем любимых;

Из тысячи произносимых

Слов, вероятно, девятьсот

И девяносто девять были

На этом бале лишены

Значенья, десять зим смешили,

Забыты и повторены.

Греми же, музыка, сильнее,

Рычи, охриплый контрабас, -

Пускай никто не слышит нас;

Себя же слушать не краснея

Давно привыкли мы, — и нам

Недостает лишь только дам,

Чтоб быть подчас еще пустее.

Камков кадрилей не считал,

Но так глядел, и так вникал,

Как будто, право, каждый бантик

В нарядах дамских изучал.

Философический романтик,

Быть может, в танцах открывал

Он всенародное значенье;

Следя, быть может, за княжной,

Он девственною красотой

Проникнут был до умиленья.

Обираяся на этот бал,

Он, верно, Шиллера читал.

Но тот, кто вечно наблюдает,

Тот часто ходит как слепой.

Так скромный наблюдатель мой

Решительно не замечает,

Как от него близка гроза,

И чьи ревнивые глаза

За ним давно следят на бале.

Вот три часа. — В соседнем зале

По двум раздвинутым столам

Приборы ставят. — По углам

Сидят разрозненные пары.

Кому до танцев дела нет,

Идет в хозяйский кабинет

Курить хозяйские сигары.

Вот и мазурка. — Пышный бал

Подходит к ужину. — Устал

Камков; — уж он спешит убраться,

Уж он спиной к дверям стоит,

Но баронесса оставаться

Ему до ужина велит.

Играя веером, вздыхая

Всей грудью, — словно отдыхая,

Она задумчиво сидит.

Он должен низко наклоняться,

Чтоб слушать; — дама говорит:

— Вы не хотели увлекаться,

И не хотели танцевать,

Я — надо правду вам сказать, -

Вас изучаю…

— Много чести.

— Нет… уверяю вас без лести,

Что вы предобрый человек,

Но, знаете! — больной наш век

Вам повредил, — ваш ум озлоблен

И сердце спит, — не грех ли вам?

— Нет, баронесса, я к балам

Был с юных лет не приспособлен:

Когда я гимназистом был,

Я все змейки пускать любил;

Когда в студенты поступил,

Я самого себя пустил

Под облака, и в них терялся,

Летал — пока не оборвался.

Так прозевал я жизнь и свет.

Танцмейстеру же в тридцать лет

Платить за резвые уроки

И прыгать в образе сороки

Смешно тому, кто учит сам -

Судить людей не по ногам.

— А знаете, что я желаю

Быть вашей ученицей, — и

Боюсь…

— Я вас не понимаю.

— Недавно с вами о любви

Я спорила… вы слишком строги;

Вы забываете, что мы

Простые люди, а не боги.

Конечно, жить в стенах тюрьмы

Я не хочу, — но и на воле

Нельзя всегда на свет без боли

Глядеть. — Вы хоть немножко тьмы

Нам дайте, — для отдохновенья, -

Ну… хоть немножко, — для меня…

Камков любил определенья; -

(Педант — не правда ли, друзья?!)

— Что значит ваша тьма? Позвольте

Спросить? — к роскошному плечу

Склонясь, бормочет он.

— Увольте

От объяснений, — не хочу

Я объясняться, — отвечает

Она поспешно. — На щеках

У ней румянец, — на губах

Усмешка, — тихо пожимает

Она плечом, — опять глядит

Ему в лицо и говорит:

— Что значит тьма? Да разве с вами

Был вечно свет? Да разве сами

Вы… не блуждали никогда?

Ни разу не были счастливы?

— Я, никогда!

— Ужели?

— Да!..

— Так что ж вы так красноречивы!

Вы убиваете меня…

— Но, баронесса, если я

В моих невольных увлеченьях

Одно мученье почерпал,

Метался, путался в сомненьях,

Как будто выхода искал

Из лабиринта иль хаоса,

И если самая любовь

Глядела на меня так косо,

Что в жилах не кипела кровь,

А застывала, — неужели

За это надо вас просить

Меня, как варвара, казнить…

Прощайте! — накрывают ужин,

Как кавалер, — я вам не нужен,

К тому же… право — сплю давно -

И даже брежу…

— Уезжайте,

Бог с вами! Мне самой пора.

Итак, m-r Камков, прощайте…

И… до свиданья… до утра…

ГЛАВА 3

Ночь на исходе. Снежным комом,

Уединенна и бледна,

Висит над кровлями луна,

И дым встает над каждым домом,

Столпообразным облакам

Подобно; медленно и грозно

Он к потухающим звездам

Ползет.

Неужели так поздно?!

Лениво удаляясь прочь,

У башен спрашивает ночь.

Который час?

— Да уж девятый!

Звонит ей Спасская в ответ,

И ночь уходит. Ей вослед

Глядит, зардевшись, Кремль зубчатый

Сквозь призму неподвижной мглы.

Над серыми его зубцами

Кресты и вышки и орлы

Горят пурпурными огнями,

И утро с розовым лицом

Стучится в ставни кулаком:

"Вставай, лентяй! вставай, затворник!"

И просыпается Камков.

Уже к нему с вязанкой дров

Ввалился неуклюжий дворник.

Вот он на корточках сидит

Перед заслонкою; трещит

Под пальцами его береста,

И печка топится.

"Мороз-то

Какой бог дал, — такой лихой,

Что инда _жгет_.

— А что, большой?

— Да так себе, изрядный; галка,

И та, вишь, мерзнет на лету.

Камков (ему как будто жалко,

Что птицу вольную, и ту

Не пощадил мороз проклятый),

Облокотясь одной рукой

На край своей подушки смятой,

Хандрит, и кажется ему,

Что он похож на инвалида,

Что он не может ни к кому

Пристать, как каторжник без вида,

Тайком покинувший тюрьму;

Что предаваться увлеченьям

Не смеет он, и на себя

Глядит герой мой с сокрушеньем,

И мыслит: черт возьми тебя,

Камков! ты никуда не годен.

Вот, погляди: мужик, сей раб,

И так здоров, а ты свободен,

И непростительно так слаб.

Да я б дрова колоть, да я б

Таскать тебя заставил воду,

Чтоб ты здоровую свободу

Благословлял.

Ну, словом, мой

Герой встал левою ногой.