Ясный день. Полжизни. Девятый класс.
Тротуары с тенью рябою.
Мне еще четырнадцать (ВХУТЕМАС
Так и просится сам собою).
Мы встречаем Ганди. Звучат смешки.
«Хинди — руси!» — несутся крики.
Нам раздали радужные флажки
И непахнущие гвоздики.
Бабье лето. Солнце. Нескучный сад
С проступающей желтизною,
Десять классов, выстроившихся в ряд
С подкупающей кривизною.
Наконец стремительный, словно «вжик»,
Показавшись на миг единый
И в глазах размазавшись через миг,
Пролетает кортеж с Индирой.
Он летит туда, обгоняя звук,
Оставляя бензинный запах,
Где ее уже поджидает друг
Всех раскосых и чернозадых.
(Говорят, что далее был позор,
Ибо в тот же буквально вечер,
На Индиру Ганди взглянув в упор,
Он сказал ей «Маргарет Тэтчер».)
Я стою с друзьями и всех люблю.
Что мне Брежнев и что Индира!
Мы купили, сбросившись по рублю,
Три «Тархуна» и три пломбира.
Вслед кортежу выкрикнув «Хинди-бхай»
И еще по полтине вынув,
Мы пошли к реке, на речной трамвай,
И доехали до трамплинов.
Я не помню счастья острей, ясней,
Чем на мусорной водной глади,
В сентябре, в присутствии двух друзей,
После встречи Индиры Ганди.
В этот день в компании трех гуляк,
От тепла разомлевших малость,
Отчего-то делалось то и так,
Что желалось и как желалось.
В равновесье дивном сходились лень,
Дружба, осень, теплынь, свобода…
Я пытался вычислить тот же день
Девяносто шестого года:
Повтори все это хоть раз, хотя,
Вероятно, забудешь дату!
Отзовись четырнадцать лет спустя
Вполовину младшему брату!
…Мы себе позволили высший шик:
Соглядатай, оставь насмешки.
О, как счастлив был я, сырой шашлык
Поедая в летней кафешке!
Утверждаю это наперекор
Всей прозападной пропаганде.
Боже мой, полжизни прошло с тех пор!
Пронеслось, как Индира Ганди.
Что ответить, милый, на твой призыв?
В мире пусто, в Отчизне худо.
Первый друг мой спился и еле жив,
А второй умотал отсюда.
Потускнели блики на глади вод,
В небесах не хватает синьки,
А Индиру Ганди в упор, в живот
Застрелили тупые сикхи.
Так и вижу рай, где второй Ильич
В генеральском своем мундире
Говорит Индире бескрайний спич —
Все о мире в загробном мире.
После них явилась другая рать
И пришли времена распада,
Где уже приходится выбирать:
Либо то, либо так, как надо.
Если хочешь что-нибудь обо мне,—
Отвечаю в твоем же вкусе.
Я иду как раз по той стороне,
Где кричали вы «Хинди — руси».
Я иду купить себе сигарет,
Замерзаю в облезлой шкуре,
И проспект безветренный смотрит вслед
Уходящей моей натуре.
Я иду себе, и на том мерси,
Что особо не искалечен.
Чем живу — подробностей не проси:
Все равно не скажу, что нечем.
Эта жизнь не то чтобы стала злей
И не то чтобы сразу губит,
Но черту догадок твоих о ней
Разорвет, как Лолиту Гумберт.
И когда собакою под луной
Ты развоешься до рассвета —
Мол, не может этого быть со мной!—
Может, милый, еще не это.
Можно сделать дырку в моем боку,
Можно выжать меня, как губку,
Можно сжечь меня, истолочь в муку,
Провернуть меня в мясорубку,
Из любого дома погнать взашей,
Затоптать, переврать безбожно —
Но и это будет едва ль страшней,
Чем сознанье, что это можно.
И какой подать тебе тайный знак,
Чтоб прислушался к отголоску?
Будет все, что хочется, но не так,
Как мечталось тебе, подростку.
До свиданья, милый. Ступай в метро.
Не грусти о своем уделе.
Если б так, как хочется, но не то,—
Было б хуже, на самом деле.
— Ты не учел лишь одного!—
Воскликнула она.—
Я не забыла ничего
И вот отомщена.
Припомни сто своих измен
И все мои мольбы
И полной мерою измерь
Позор такой судьбы.
Припомни взгляды свысока
И каждый твой уход,
Припомни, как ждала звонка
Я ночи напролет,
Припомни мой собачий взгляд —
Всегда тебе вослед,—
И то, как я узнала ад
За эти десять лет.
Лишь одного ты не учел,
Не веря до сих пор,
Что жертва станет палачом,
Перехватив топор.
Пока утехи ты искал
В разнузданной гульбе,
Твой лучший друг со мною спал
И врал в глаза тебе.
Он ведал, мне благодаря,
Про каждый твой порок
И, притворяясь и хитря,
Вредил тебе, где мог.
Четыре года сводит он
На нет твои труды.
Ты опозорен, разорен,
Но это полбеды.
За унижение свое
Я пятый год подряд
Тебе по капельке в питье
Подмешиваю яд.
Мы все устроили хитро,
Следов отравы нет,
И будет гнить твое нутро
Еще десяток лет.
Ты здесь останешься, чумной,
От ужаса слепой.
Сейчас он явится за мной
И заберет с собой.
Ревела буря, дождь хлестал,
И, вторя шуму вод,
Гремел и молнией блистал
Полночный небосвод.
— Ты не учла лишь одного,—
Промолвил он в ответ,—
Ведь для мужчины ничего
Святее дружбы нет.
Но это женскому уму
Вместить не хватит сил.
Он спал с тобою потому,
Что я его просил.
О, мы натешились вполне,
Тебе готовя ад:
Он дал противоядье мне,
Про твой проведав яд.
Но это трюк недорогой,
Важнее есть дела:
Он для тебя достал другой,
И ты его пила.
Так, состраданье истребя,
Я отомстил жене.
Он ждет за дверью не тебя —
Явился он ко мне.
Итак, готовься. Близок час.
Развязка впереди.
Теперь он, верно, слышит нас
Входи, мой друг, входи!
Ревела буря, дождь шумел,
И ветер выл, как зверь,
И оба, белые как мел,
Уставились на дверь.
— Ты не учел лишь одного,—
Промолвил друг, входя
(Лицо угрюмое его
Блестело от дождя).
Я вашу наблюдал войну,
Оставшись в стороне.
Я не люблю твою жену,
Но ты противен мне.
Греховно блудное житье,
Вам нет пути назад:
Противоядие мое
Усиливало яд.
За то, что я переносил
Нешуточный урон,
Я завещанье попросил
У каждой из сторон.
Условность жалкая, пустяк —
И как не удружить:
Ведь ты, удачливый толстяк,
Надеялся пожить!
Да и жена твоя, любя,
Дарила мне в ответ
Все, что украла у тебя
За эти десять лет.
Сейчас я вас почти люблю,
Затем что через час
Я во владение вступлю
Всем, что украл у вас.
Я подожду, — добавил он,
Загородив проем,—
Покуда, воя в унисон,
Вы сдохнете вдвоем.
Ревела буря, дождь плескал,
И друг, уже не хмур,
Глазами жадными ласкал
Ампирный гарнитур.
Он не учел лишь одного,—
И в том его вина,—
Что длань сильнее, чем его,
Над ним занесена,
Что я как автор не хочу
С таким мириться злом
И не позволю палачу
Вселиться в этот дом.
Я все решил. Я сделал так —
И всяк меня поймет,—
Что и супруга, и толстяк
Таили свой расчет.
Им был обоим ни к чему
Свидетель темных дел.
Они давали яд ему,
А он недоглядел.
Ему хватило бы вполне
Для многолетних мук
Того, что в водке и вине
Ему давал супруг,
А то, что грешная жена
Ему всыпала в чай,
Могло бы среднего слона
Угробить невзначай.
Он сам с утра не чуял ног
И лыка не вязал,
И будет их последний вздох
Синхронен. Я сказал.
Три трупа предо мной лежат.
Троим не повезло.
Я наблюдаю, горд и рад,
Наказанное зло.
Ведь я у всех — и поделом —
Раскаянье исторг,
И в реве бури за окном
Мне слышится восторг!
Однако худшее из зол
Мрачит мое чело:
Я сам чего-то не учел.
Но не пойму, чего.