Стихи

ДВОРЕЦ Сказки, знаю нас - напрасно вы не молвитесь! Ведь недаром сон я помню до сих пор: я сижу у синя моря, добрый молодец. Я кручинюсь. Я оперся о топор.

Призывал меня вчера к себе царь-батюшка и такие мне говаривал слова: "На тебе, гляжу, заплатанное платьишко, да и лапти твои держатся едва.

Гей, возьмите, мои слуги, добра молодца, отведите его к синю морю вы. А не сделает к утру - пускай помолится. Не сносить ему шалавой головы!

Вы ведите его к морю, да не цацкайтесь!" Благодарно я склонился до земли. Подхватили меня крепко слуги царские и сюда, на эту кручу, привели.

Был не очень-то настроен веселиться я, как избавиться, не знал я, от беды. Вдруг я вижу что Премудрой Василисою появляешься ты прямо из воды!

На меня ты, подбодряя словно, глянула и, пройдя по морю синему пешком, трижды топнула решительно сафьяновым, шитым золотом заморским сапожком.

Там, где бровью указала чернодужною, затвердели волны глыбами земли. Где на землю кику бросила жемчужную, там палаты камня белого взошли.

И смотрел, застыв на круче, удивленно я, как, улыбкой создавая острова, доставала ты, шутя, сады зеленые то из лева, то из права рукава.

Птиц пустила в небеса, мосты расставила. "Будь спокоен!- мне сказала.- Можешь спать". И скользнула легкой тенью, и растаяла, и оставила до случая опять.

А наутро просыпаюсь я от гомона. Вижу я - стоит народ, разинув рот. Вижу - движется ко мне толпа огромная, окружает и к царю меня ведет.

Царь дарит меня и милостью и ласкою (правда, милость государя до поры), но пока хожу, одет в наряды фряжские, и уже поют мне славу гусляры.

И не знают люди, чудом ослепленные, что не я - его действительный творец, что не мной сады посажены зеленые и построен белокаменный дворец... 1952 Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.

ГЛУБИНА

В. Соколову

Будил захвоенные дали рев парохода поутру, а мы на палубе стояли и наблюдали Ангару. Она летела озаренно, и дно просвечивало в ней сквозь толщу волн светло-зеленых цветными пятнами камней. Порою, если верить глазу, могло казаться на пути, что дна легко коснешься сразу, лишь в воду руку опусти. Пусть было здесь немало метров, но так вода была ясна, что оставалась неприметной ее большая глубина. Я знаю: есть порой опасность в незамутненности волны, ведь ручейков журчащих ясность отнюдь не признак глубины. Но и другое мне знакомо, и я не ставлю ни во грош бессмысленно глубокий омут, где ни черта не разберешь. И я хотел бы стать волною реки, зарей пробитой вкось, с неизмеримой глубиною и каждым

камешком

насквозь! 1952 Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.

ПРОЛОГ Я разный

я натруженный и праздный. Я целе

и нецелесообразный. Я весь несовместимый,

неудобный, застенчивый и наглый,

злой и добрый. Я так люблю,

чтоб все перемежалось! И столько всякого во мне перемешалось от запада

и до востока, от зависти

и до восторга! Я знаю - вы мне скажете:

"Где цельность?" О, в этом всем огромная есть ценность! Я вам необходим. Я доверху завален, как сеном молодым машина грузовая. Лечу сквозь голоса, сквозь ветки, свет и щебет, и бабочки

в глаза, и

сено

прет

сквозь щели! Да здравствуют движение и жаркость, и жадность,

торжествующая жадность! Границы мне мешают...

Мне неловк 1000 о не знать Буэнос-Айреса,

Нью-Йорка. Хочу шататься, сколько надо, Лондоном, со всеми говорить

пускай на ломаном. Мальчишкой,

на автобусе повисшим, Хочу проехать утренним Парижем! Хочу искусства разного,

как я! Пусть мне искусство не дает житья и обступает пусть со всех сторон... Да я и так искусством осажден. Я в самом разном сам собой увиден. Мне близки

и Есенин,

и Уитмен, и Мусоргским охваченная сцена, и девственные линии Гогена. Мне нравится

и на коньках кататься, и, черкая пером,

не спать ночей. Мне нравится

в лицо врагу смеяться и женщину нести через ручей. Вгрызаюсь в книги

и дрова таскаю, грущу,

чего-то смутного ищу, и алыми морозными кусками арбуза августовского хрущу. Пою и пью,

не думая о смерти, раскинув руки,

падаю в траву, и если я умру

на белом свете, то я умру от счастья,

что живу. 1955 Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.

* * * Пора вставать... Ресниц не вскинуть сонных. Пора вставать... Будильник сам не свой. В окно глядит и сетует подсолнух, покачивая рыжей головой.

Ерошит ветер зябнущую зелень. Туманами покрыта вся река, как будто это на воду присели спустившиеся с неба облака.

И пусть кругом еще ночная тишь, заря с отливом розовым, нездешним скользит по непроснувшимся скворешням, по кромкам свежевыкрашенных крыш.

Пора, пора вглодаться и вглядеться в заждавшуюся жизнь. Все ждет с утра. Пора вставать... С тобой рассталось детство. Пора вставать... Быть молодым пора... 1950 Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.

ПЕВИЦА Маленький занавес поднят. В зале движенье и шум. Ты выступаешь сегодня в кинотеатре "Форум".

Выглядишь раненой птицей, в перышках пули тая. Стать вестибюльной певицей это Победа твоя?

Здесь фронтовые песни слушают невсерьез. Самое страшное, если даже не будет слез.

Хочешь растрогать? Не пробуй... Здесь кинопублика вся с пивом жует бутерброды, ждет, чтоб сеанс начался.

Публика не понимает что ты поешь, почему, и заодно принимает музыку и ветчину.

А на экране фраки, сытых красоток страна, будто победа - враки, или не наша она.

Эти трофейные фильмы свергшиеся, как с небес, так же смотрели умильно дяденьки из СС.

Нас не освободили. Преподнесли урок. В этой войне победили ноги Марики Рокк. 1951 Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.

ОЖИДАНИЕ В прохладу волн загнав стада коров мычащих, сгибает стебли трав жара в застывших чащах.

Прогретая гора дымится пылью склонов. Коробится кора у накаленных кленов.

Изнемогли поля, овраги истомились, и солнцу тополя уже сдались на милость.

Но все-таки тверды, сильны и горделивы чего-то ждут сады, и ждут чего-то нивы.

Пусть влага с высоты еще не стала литься, но ждут ее сады, и ею бредят листья.