Внезапный дождь, ударив с моря,
Весь в йодном запахе сыром,
Напеву джиги звучно вторя,
Пустился в танец под окном.
Еще по улицам пологим
Не отшумел его раскат,
Как, разливаясь по дорогам,
Ручьи ударили в набат.
Он миновал, как синий сполох
Летучих искр и струй воды,
И в радугах, как в ореолах,
На кручах расцвели сады.
Зазолотились, засинели
В игре сверкающих огней
Сырые выступы панели,
Каменья старых площадей.
Веселым холодком дохнуло,
Пьянящим, звонким, словно медь,
И сердце от такого гула
Вдруг стало радостно звенеть.
И, распахнув среди столицы
Окошко, круглое, как пенс,
Горбатых кровель черепицы
Перед собою видит Бернс.
Вот перед ним в броне кирпичной
Ползет, как ящер, как вампир,
Мир Эдинбурга черепичный,
Любимый, ненавистный мир.
Под черепичным покрывалом
Клокочет мир глухой борьбы.
Так стонет лес, гудят дубы
Под штормов яростным обвалом.
«Британский край! Хорош твой дуб.
Сосна и тополь — тоже.
И ты на шутки был не скуп,
Когда ты был моложе.
Богатым лесом ты одет,
И много в нем грибов, брат.
Но дерева свободы нет
Среди твоих дубов, брат.
А без него нам свет не мил
И горек хлеб голодный.
Мы выбиваемся из сил
На борозде бесплодной».
И в даль, печален и суров,
Впивался Бёрнс. И там вздымалось
Кипенье рваных облаков
И черепица мглою стлалась.
«Но верю я: настанет день,—
И он не за горами,—
Когда листвы волшебной сень
Раскинется над нами.
Забудут рабство и нужду
Народы и края, брат,
И будут люди жить в ладу,
Как дружная семья, брат!»
И, задыхаясь от погони
За песней новою своей,
Поднялся он в грозе и звоне
Кипучих мыслей и страстей.
Слова запели, затрубили
В сердца, в века, светлы, легки,
Взлетев, как птицы, в изобилье
Из-под сухой его руки.
Скорее настежь окна, двери!
И тьма и солнце за окном.
Навстречу небывалой эре
Выходит Бёрнс. Но где-то гром,
Но где-то молния полощет
И альбатрос зовет на бой.
И он на Эдинбурга площадь
Выходит, словно в век иной.
Идет, виденьем осиянный
Грядущих дней, — идет, спешит,
И шаг, как ямб, гудит, чеканный,
Квадратный меряя гранит.
Навстречу в хохоте, в гримасах,
Качая бантами, идет
Ватага чванниц толстомясых
В сопровождении господ!
Владельцы замков, бирж владыки,
Закона лживого столпы,
Ораторы придворной клики
И лицемерные попы,
Сановные душепродавцы,
Обманщики простых людей
И королевские лукавцы —
Поэты — плуты всех мастей,—
Они идут, сомкнувшись вместе,
Высокомерно выгнув грудь,
Тупым шлагбаумом бесчестья
Загородив свободный путь.
Но, поглядев на них сурово,
Он не отступит ни на миг,
Ни на одно живое слово,
Ни на один крылатый стих.
Пускай шипят, свистя, вздыхают,
Пусть проклинают всем гуртом,
Пускай смеются, пусть пугают
Тюрьмой, веревкою, крестом,—
Он, словно воин в час похода,
Лицом сверкая грозовым.
Поэт народа — сын народа,—
Идет, грозя врагам своим,
Не одиночкою бесплодным.
Протухшим где-то взаперти,—
Идет глашатаем народным,
Уверенным в своем пути.
Он так идет, как бы в бессмертье
Вступает, в бедности рожден.
Земля, где Бёрнс родился, верьте,
Опять родит таких, как он.
И, плоть от плоти, кровь от крови
Земли, народа своего,
Они в труде, борьбе и слове
Вновь служат помыслам его.
И Бернса вещие прозренья
Им вспомнились, когда вдали
Мир мракобесья, мир гниенья
Живые грозы потрясли.
«Когда у края небосвода
Блеснул невиданный восход,
Где древо первое свободы
Взрастил и выходил народ,—
Тогда поклялся злобный сброд,
Собранье всех пороков,
Что деревцо не доживет
До поздних, зрелых соков.
Немало гончих собралось
Со всех концов земли, брат…
Но злое дело сорвалось,
Жалели, что пошли, брат!»
Товарищ, Бёрнсовы слова
В простом народном обиходе
Живут доселе, как жива
Душа правдивая в народе,
Как песнь о торжестве побед,
О воплощенье снов пророчьих…
В кварталах Ланарка рабочих
И там в горах, где жил поэт,
Их не забыл шотландец, нет!
Перевод Н. Заболоцкого