Стихотворения том 1 (СИ)

И, если скоро распрощаюсь с нею,

Не потянусь к волшебному корцу.

Живой воды и мёртвой мне не нужно.

Меня здесь нет, я где-то далеко.

Хотя и там дыхание натужно,

Когда под челюсть врежут кулаком.

Зачем? А так. Чтоб не бродил по свету,

Сидел в своей привычной конуре

И скромно похохатывал в газету

В Самаре или в крошечной Туре.

А я бродяга, корсар и скиталец.

Сидеть на месте нудно, тяжело.

Я отплываю от горизонтали,

Чтоб вертикаль давила на весло.

Вверх или вниз, имеет ли значенье!

Судьба меня не оттолкнёт веслом…

Я проживаю в новом измереньи,

Душа живёт во времени ином.

«»»»»»»

Моё восприятие мира очищено

Временем, прошелестевшим извилины.

Я отложил сапоги с голенищами –

В ногу со стилями, в ногу со стилями!

Что-то не любится, что-то не нравится,

Что-то серпом по седому с морщинами!

Горлом осипшим не тянутся здравицы,

Но и проклятья не сыплются минами.

Чувства не скроешь за сеткою-рабицей,

Новый фундамент под стены не просится,

Можно не бриться и не парадиться,

И натуральнее выглядеть бросово.

Нет, ведь, не хочется, нет, ведь, усердствуешь, Морду скоблишь до потери сознания,

Словно идёшь на свиданье с мин херцами

В платьях со шлейфами по мирозданию!

Канули в прошлое белые шарфики,

Грудь нараспашку, носы под беретами,

Всё уплотнилось до резкого графика

В жизни, в эстетике, даже в поэтике.

Ревность замкнулась четверостишием,

Слово любви упаковано в рамочку

И реверанс, как вещица излишняя,

Выброшен в мусор психующей дамочкой.

Значит, отжили своё реверансики,

Шпаги мужские и перья над шляпами,

Можно спокойно в Москве или в Данциге

Честь и достоинство грязью заляпывать.

Самое большее, чем отвечается –

Мат трёхколенный, пропитанный водкою –

Речь произносишь, потом удаляешься

Рыцарской, важной, брезгливой походкою.

«»»»»»»»

Понимаю, что не молитвенно,

Хулиганственно и не царственно!

Колдыбаюсь я вновь по рытвинам,

Не по травам иду лекарственным.

Слово за слово не монистами,

А колючками и репейником,

Проще баловаться с нечистыми,

Чем у праведников затейником!

Всё равно не поймут иронии,

На хрен выбросят междометия!

Между нимбами и коронами

С реверансиками столетия.

На столетьях жабо в кружавчиках,

У меня под ногтями траурно,

Мне всегда доставалась ржавчина

В шутовской скоморошьей ауре!

На груди ничего не спрятано,

Мне работа, а богу богово,

Акт последний, явленье пятое,

Снова рытвины с эпилогами...

«»»»»»»»»»

День завершил работу

И натянул забрало

На подуставших малость

Пламенных Донкихотов.

На тротуарах пусто,

Тени длиннее улиц,

Окна саднят июлю

Полураскрытым чувством.

Витязи, на работе

Смелые до безумий,

Вдруг распустили слюни

В жёсткой мужской зевоте.

Кто за пивною кружкой,

Кто за семейной чашкой,

Кто-то шлифует ляжки,

Кто-то целует ушки.

Я тороплюсь за ними,

Не опоздать бы только

Выпить свою настойку

Жизни неопалимой.

Жизни, не обделённой

Ни на уклоне-склоне,

Ни на вершине-мине,

Где-то посередине.

«»»»»»»»

Уходить нелегко, возвращаться труднее

По заснеженной или осенней аллее,

В окна молча смотреть в ожидании чуда

И покашливать в руку не от простуды.

Чуда нет, будут только глаза не с портрета,

Устремлённые вниз на потёртость паркета

Или на однотонный разглаженный галстук,

Он со мною на месяц-другой побратался.

Да, мы с ним погуляли по зонам запретным.

Да, мы с ним зависали на стуле конкретном.

Да, стирались рубашки руками чужими.

Да, и губы шептали им чуждое имя.

Возвращаться трудней по ступеням избитым.

Тусклый свет на площадке сверкает софитом.

Тени строже в углах и соседние двери лифтами, Вверх и вниз разносящие сплетни-цунами.

Проще вниз уходить по ступеням щербатым,

На работу спешить на троллейбусе пятом,

Но отпаивать некому соком капустным

Застарелую язву на хрониках чувства.

«»»»»»»»

Человек живёт, осознавая –

Не фигура он для мирозданья,

Так, пылинка на дороге к раю

Или к аду – путь не выбирают.

Никакого нет предназначенья,

Человек спирали не раскрутит,

У него сочтённые минуты

Для стремленья или для забвенья.

Нет, я не философ, что вы, что вы,

Не ушиблен богом при рожденье,

Просто мозг выискивает слово

В оправданье моего волненья!

Невозможно мыслить и не верить,

Невозможно жить и не стремиться

На обетованный вечный берег

На воздушном шарике амбиций.

Лопнет он, естественно… а как же?

По-иному в жизни не бывает,

Все в пустыне мучаются жаждой

В двух шагах от ада или рая.

Ну и что? Мне всё равно приятно

Жить вот так, покусывая ушко

Прикорнувшей рядышком подружке

Постоянной, штатной, ароматной…

«»»»»»»»»»»»

Люди, они что змеи или ежи с рогами…

В мире Петров Великих менее, чем хотелось,

Меньшиковых поболе, торгующих пирогами,

Хапающих безмерно, жадно и без предела.

Люди, они и в стаде чувствуют одинокость…

Есть бунтари-пустышки, втянутые по шею

В дрязги, мол, нужно вору руки ссекать по локоть

И за решётку прятать жуликов-лиходеев.

Ха! – говорю я томно по существу схоластик, --

В каждом из нас бездонны пропасти червоточин, Если рубить всем руки и расчленять на части, Вряд ли Россию-маму с нацией мы упрочим!

И, воспитуя садик с благоуханной розой,

Собственную веранду лаками полируя,

Вновь утверждаю: люди смесь мыла и купороса, А у меня мучица изъела крыжовник с туей…

«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»

Если я родился боком

Или ножками вперёд

Семимесячным до срока,

Ртом хватая кислород,

Что ж теперь, винить и хаять

В непосредственном грехе

Мойшу или Мордехая

И библейскую Рахель?

Ну их на фиг! Пусть мотают

Пейсами любой длины

В государственность “Израиль”

У своей святой стены!

Мне до них какое дело?

Я живу в Руси своей

И кресты не ставлю мелом

Им на плоскости дверей…

Мой знакомый дядя Миня

Орден Ленина имел,

Он пешком пришёл к Берлину

С пулей, так сказать, в корме!

Свой стрелял, из особистов,

С тыла, так сказать, дебил!

Ну да хрен с ним, с тем фашистом,

Миня всё ему простил…

Эх, российские мудилы,

До чего же мы легки

На прощенье педофилов,

На судейские крючки,

А к явленьям сионизма

Нас коробит до земли!..

Это, видно, норма жизни,

Недоступный нам Берлин…

“””””””””””””

Была война, и примулы горели

За окнами покинутых домов,

И санитар в потрёпаной шинели

Укладывал в повозку мужиков.

Два человека – и вперёд, мышастый,

Стучи копытом в пролежни войны,

Здесь поползёт железо той же масти,

Плюясь огнём в защитников страны!

Ещё повозка и ещё мухортый,

И снова двое на соломы хруст,

И в тыл, пока не выскочил, как чёртик,

Из клубов пыли танковый Прокруст!..

Была война и прятали кукушки

Своё ку-ку подальше от людей…

Была война, на запад шли теплушки

С портретами любимых из вождей.

Обратно шли усталые составы

Зелёных санитарных поездов,

Перевозя простреленную Славу

В глухое госпитальное гнездо…

Там, где я жил после войны лет десять,

А, может, двадцать – всё равно не срок –

В горушку были свалены у леса

Корсеты гипса, слепки рук и ног.

А мы, десятилетние бродяги,

К обломкам тем ни летом, ни в мороз,

И как был прав художник Верещагин,