Запах чёрной смородины

по каким не ходят дураки.

И смирится конь наверняка,

явится к хозяину с повинной,

а хозяин - это мы, мужчины,

нам поводья в руки на века.

          Т Е П Л О

Тепло к нам само никогда не придёт,

пусть даже наступит апрель,

пока на трубе не сыграет поход

пушистый и ласковый шмель;

пока не скомандует весело: "Марш!"

седой длинноусый сверчок,

приветствуя музыкой тёплый вояж,

не вскинет над скрипкой смычок.

Не сдвинется с места, пока комары

не выведут в небо всю рать,

забыв про гулянья свои и пиры,

на дудках не станут играть.

Пока не отстроят хоромы скворцы,

не стихнут их страсти хоть чуть,

пока голоса не прочистят певцы,

тепло не отправится в путь.

Но всё же однажды рассеется мгла,

туманы уйдут на покой,

и вылетят солнцу навстречу пчела

и шмель с золочёной трубой.

Сверчок над струною подымет смычок,

свирели возьмут комары.

Весь мир запоёт, как поёт петушок,

хмельной от рассветной поры.

Всю ночь будет бить и трещать барабан,

а утром в родное село

придёт из далёких неведомых стран

под пение пташек тепло.

                 * * *

Гляжу вокруг и ничего не вижу,

чем можно было б удивить свой взор.

Всё тот же дом, всё так же солнце лижет

телёнком рыжим крашенный забор.

Всё тот же сад. Деревья-балерины

на цыпочках под окнами кружат.

Моё село. Знакомые картины

на улицах отыскивает взгляд.

За столько лет ничуть не изменились

ни вид его, ни дух, ни естество.

Мне любо всё и дорого, и мило,

и это удивительней всего!

                    * * *

Жизнь, словно солнце, всходит и заходит,

то греет нежно, то смертельно жжёт.

Всё в этом мире на небесном своде

расписано на сотни лет вперёд.

Мы роем землю, покоряем атом,

рвём в клочья души, ищем путь к себе.

Напрасно всё, водой по перекатам

мы катимся подвластные судьбе.

И про меня, и про тебя известно

на небесах всё вплоть до запятой.

Но всё же жить на свете интересно,

особенно, любимая, с тобой.

                  * * *

Что со мной? Никто не спросит.

Я поэт совсем безвестный.

Может, только дева-осень

угостит вином чудесным.

Я надеюсь, дева помнит,

как ей песни пел повсюду.

Выпью раз, она наполнит

вновь порожнюю посуду.

За твоё здоровье, осень,

за твоё явленье миру!

Я её целую косы,

как положено жуиру.

Захмелев, зову берёзку

посидеть в траве со мною,

мну ей пышную причёску

осмелевшею рукою.

А потом мечусь по лесу -

приласкать хочу рябину.

Разгулялся, знать, повеса,

задурил, видать, детина.

Осень, мне прости проказы,

как прощаешь ты природу.

Я совсем не Стенька Разин,

но, как он, люблю свободу.

Я живу на свете гостем,

только сам себе послушен.

Лишь тебе сегодня, осень,

распахнул навстречу душу.

Извини за шёпот страстный,

за солёные дождинки.

Можно, я осенней краской

разукрашу сам осинки,

можно, сделаю пригожим

каждый миг лесному люду?

Пусть мои старанья тоже,

как твои, рождают чудо.

               * * *

           Бойко Светлане

Я вошёл к тебе со стужи,

как в чужие сны.

Хорошо, что ты без мужа,

я же без жены.

Посидим с тобою рядом -

гладь и тишина.

Мужа нам пока не надо,

не нужна жена.

На двоих сготовим ужин:

кашу да блины.

Как легко тебе без мужа,

мне же без жены!

Мы глядим в глаза друг другу

без тоски и мук.

Ты - хорошая подруга,

я - надёжный друг.

Разговор, как нитка кружит

по веретену:

ты про мужа да про мужа,

я же про жену.

            * * *

Она была скромна и молода

и так прелестно нежно улыбалась,

что я вздохнул: какая всё же жалось,

что жизнь нам карты путает всегда.

Я мог бы другом стать ей и вдвоём

гулять в саду и целоваться сладко

в укромном уголке по-детски без оглядки,

забыв на белом свете обо всём.

А мог бы мужем быть ей и тогда

идти по жизни, как до нас шагали

другие пары в счастье и печали

на многие и многие года.

А мог бы просто стать поводырём,

чтоб провести её по жизни трудной,

как лоцманы ведут по морю судно

одним лишь им изведанным путём.

А мог бы быть… Да что это со мной?

Я постарел, душа давно остыла.

Она тихонько мимо проходила

и растворялась за моей спиной.

      Т Е Л Е Ф О Н

Я всю ночь терзаю телефон:

"Дома, нет ли, отзовись, родная.

Я к тебе душой стремлюсь, а он

нас опять, подлец, разъединяет".

Я ловлю с надеждой каждый звук,

то молюсь, то крою трёхэтажно:

"Потрудись, товарищ, брат и друг,

позвони ей, это очень важно.

Не к лицу тебе такая спесь,

знаю, можешь, но, видать, не хочешь.

Ты устал, и я измучен весь

выходками сумасшедшей ночи".