Запах чёрной смородины

 Поэт из Серебрянки

Никто не знает, кто был первым поэтом. Но то, что первый — был, мы знаем, и это так же верно, как и то, что никогда не будет последне­го поэта на земле...

А наша земля — прекрасная, мно­гострадальная, жестокая и сердеч­ная — сколько будет существовать, столько и будет рождать поэтов. Потому что поэт — это проводник между землей и небом, это тот хро­нометр, по которому сверяется пульс времени, это субстанция между прав­дой и ложью, между грехом и раска­яньем, это объяснение нашего суще­ствования.

Мир безграничен, бесконечен, и чтобы осознать его, не хватит человечес­кой жизни, но любая, даже самая малая грань этого вселенского кри­сталла требует своего осмыслителя и певца. И, по большому счету, не важно, какую жизненную коллизию раз­бирает поэт, — войну между народами или семейную ссору, описывает ли пожар в тайге или дружеский ночной костер, об­ращается ли к небесным светилам, либо прослеживает путь муравья, — он уча­ствует в общей работе, трудится над вве­ренной ему частью вселенской картины бытия.

"Запах черной смородины" — тре­тья книга Александра Степанова, поэта, живущего в небольшом сибир­ском селе Серебрянка, само назва­ние и природная красота которого, говорят о том, что у этой земли должен быть свой поэт, который среди зелени трав и тишины может много услышать, увидеть и понять, что происходит в мире. Порадоваться, огорчиться, удивиться... И поделить­ся своими ощущениями и чувствами с нами.

 Нелли Закусина

                    * * *

Начинать не стоит, чтоб прощаться,

жизнь не в жизнь, когда над нею смерть.

Я пришёл, чтоб навсегда остаться,

а не для того, чтоб умереть.

В мире нет отвратнее идеи:

всё, мол, тленно, только смерть вечна,

мол, настанет время и за шеи

схватит нас, как кроликов, она.

Я, простите, думаю иначе:

люди умирают оттого,

что хвостом виляет по-собачьи

перед смертью в страхе большинство.

Я не стану с гибелью брататься,

пусть об этом вся узнает Русь:

"Я пришёл, чтоб навсегда остаться,

потому что смерти не боюсь.

Даже если распадётся тело,

и душа погибнет за грехи,

будет жить вовеки моё дело:

дети, внуки да ещё стихи.

                   * * *

Ну, что там, в России, неужто война?

Мне страшно подумать об этом.

А как же трава, синих рек глубина,

румяные щёки рассветов,

а воздух, а птицы, а лёт мотылька,

а хлебного поля наряды?

Неужто кровавая смоет река,

неужто погубят снаряды?

За что же страдает российский народ,

за что ему страшные раны?

Узнать бы, кто мирно ходить не даёт

ему по лесам и полянам;

спросить, что за сила зовёт под ружьё

и гонит, как стадо, на сечу?

Кружит над Россией опять вороньё,

рвёт клювами плоть человечью.

Россия, Россия, я слышу твой плач

и вижу тяжёлые тучи.

Живёт на земле твоей мерзкий палач,

что из баловства тебя мучит.

Помочь бы тебе, уберечь, отстоять,

спасти, как жену, от позора.

Россия, Россия, подруга и мать,

вот плечи мои для опоры.

Ты видишь, туман заползает в овраг,

и лес покрывается мглою.

Давай же, родимая, сделаем шаг,

покончим навеки с бедою.

Пусть птицы поют, пусть повсюду весна

твои украшает пределы.

Ну, как там в России? У нас тишина,

и все занимаются делом.

 Я – РУССКИЙ

Я – русский, значит, сам я Бог,

и нету у меня иного Бога.

У русского всегда своя дорога:

обочиной, где не протянешь ног.

Мне всё равно вперёд или назад,

пусть без моста, без насыпи, без брода.

Мы, русские, – упрямая порода,

идём туда, куда глаза глядят.

Есть у меня особенная стать,

не то, что у еврея иль японца:

мне недосуг на месте постоять

и посмотреть, откуда всходит солнце.

Я не живу, а всё борюсь, и бьюсь,

терплю, надеюсь, искренне страдаю

всё за тебя, единственная Русь,

униженная, но навек святая.

Я никого не мыслю над собой,

я сам себе и Кремль, и столица,

но почему-то собственной судьбой

мне так и не пришлось распорядиться.

            * * *

Ликует русская столица,

как будто вынула туза,

от счастья ржёт, как кобылица,

забывшая про тормоза.

А дело в том, что для позора

святой и праведной земли

в Москву на вечер гастролёров

из-за кордона привезли.

Хрипят нерусские певицы

и бесталанные певцы.

Учись, народ, у заграницы

мировоззрению овцы.

Глупеет публика в экстазе

под чужеземный визг и вой.

А русский дух от этой грязи

летит печально над страной

 ВЕРА, НАДЕЖДА, ЛЮБОВЬ

В одном из дворов, где старушки

играют в слова, как в игрушки,

где шумные ветераны до ночи бьют домино,

живут по соседству подружки,

три длинноногих девчушки.

А впрочем, всё это было уже давным-предавно.

Как дети все из СССР, а,

ходили они в пионерах,

росли, учились прилежно, вступали

затем в комсомол,

подругам и кавалерам

служили они примером,

так Родина им велела, так рулевой их вёл.

Девчонки красиво дружили,

не просто стайкой ходили,

они любили свой город, Родину и народ,

им верилось в то, что учили,

что старшие вслух говорили,

надеялись, что их тоже любит кто-то и ждёт.

Года пробежали, и Вера