«Нельзя обжечь закатной багряницей…»
Нельзя обжечь закатной багряницей
Простертых к небу рук;
Нельзя к стихотворенью прислоняться
Плечом, пока не пойман звук;
Нельзя уму довериться душою:
Он ловок и хитер;
Не совладав с упрямой темнотою,
Сгорает без следа костер, —
Лишь то живет, над чем не властен разум,
Что выше всех страстей,
Что слепо подчиняется наказу
Бессмертной совести твоей.
1969–1970
«То, да не то, и н ек чему придраться…»
То, да не то, и н ек чему придраться:
О том, что думал, — все, казалось бы, сказал,
Но все ж мертвы стихи, как будто на цепь
Я их к бесплодному беззвучью приковал.
Идешь вдоль прибранных могил погоста,
Где сухо шелестят железные венки,
И вдруг, глядишь — растет певучий хвостик
Сквозь щель плиты — давно посеянной строки.
Быть может, он средь сорняков и плевел
Один единственный меня переживет,
Наперекор беззвучию библейским древом,
Плодонося слова, сквозь камни прорастет.
1969
«Кто нас рассудит — время и меня?..» [35]
Кто нас рассудит — время и меня?
Я в нем плыву, как старый окунь:
Дна не касается ступня,
Став плавником, мой острый локоть
На воду опирается слегка,
А за моим незримым следом,
Раскинув яче и, издалека
Уже ползет тяжелый бредень.
Я временем дышу. Оно
Здесь не косой, а грубой сетью
Скребет мое родное дно.
Оно течет, а я — в ответе,
Я окунь, а оно — река.
Мне трудно совладать со страхом,
Я ненавижу рыбака,
Забросившего смерть с размаху.
Кто разогрел сковороду?
Как знать мне, кто закинул невод,
Какие боги в душном небе
На завтрак свежей рыбы ждут?
Судиться с временем, — но труден,
Да просто невозможен этот суд:
Не время мне, а я ему подсуден.
1969,1970
«Как трудно мысль одеть словами…» [36]
Мысль изреченная есть ложь.
Ф. Тютчев.
Как трудно мысль одеть словами,
Ей галстук повязать, побрить,
Всеобжигающее пламя
И приукрасить, и смирить,
И чтоб с улыбкою пристойной
В беседе с разными людьми
Она приветила б спокойно
Наш злой и лицемерный мир.
О, если бы, презрев обычай,
Не прикрываясь мишурой,
Она, наперекор приличью,
Нас поразила б наготой,
Той наготой — до воплощенья —
Еще не звук, еще не крик,
Которую в одно мгновенье
Оденет ложью наш язык.
Стрела («Когда в неясном зеркале столетий…») [37]
Когда в неясном зеркале столетий
В грядущем отразится наша жизнь
И в дымном, странном, в звездном полусвете
Соединятся вдруг и даль и близь, —
Тогда прозревшим станет очевидно,
Что мы по краю пропасти идем,
По краю честности и что постыдно,
Закрыв глаза, в полсовести живем,
В полжизни, данной для любви, в полдара,
Не холодны, не горячи — теплы,
В конце, в излете, не страшась удара
Уже почти не жалящей стрелы.
«Обленившийся парус напрягся, как мускул…» [38]
Обленившийся парус напрягся, как мускул,
Волнорез покачнулся и вдаль отошел.
Океан перед лодкой летящей был устлан
Беляками крутых, набегающих волн…
Как нам жить без романтики дымной простора,
Вдали осиротевших без нас берегов,
Если в мире реальна одна лишь опора
— Это ветер, соленая влага и горечь стихов.
О, как редко, о, в кои-то веки, случайно,
Из-за облака вдруг, и хрупка и легка,
Точно ключ, открывающий старую тайну,
Точно луч, — золотая слетает строка!
1967
«Нет, я не мыслящий тростник…»
Душа не то поет, что море,
И ропщет мыслящий тростник.
Ф. Тютчев
Нет, я не мыслящий тростник:
С тех пор, как вырван мой, меня питавший, корень,
Я мусикийскому дыханью не покорен
И беден мой земной язык.
Некрепкий голос еле слышен,
Скудеет сок и хрупок посеревший лист,
И тонкий ствол уже не ловит ветра свист,
И в полдыханья сердце дышит.
Лишь иногда скупая память
Подскажет мне, о чем поет живой тростник,
Что мир из мне не слышной музыки возник,
И что бессмертен мудрый камень.
1969
