Литературный журнал "КЛЯП"

***

Граются вороны, солнышко смотрит стыло. Скол малахитовый влажно блестит в руке. К носу поджав колени, сидит Данила, Ключик у сердца - висельник на шнурке. Что же ты, мальчик, ключик не вышел весом? Не отпираются каменные шатры? В горьком ручье на подворье седого леса Больше не сыщешь ящеречьей норы? В белые волосы спрячется мышь-полевка, К белой рубахе стянутся ковыли. Где же ты только, мальчик, сменял подковку, На серебристый ключ от чужой двери? Красные девицы ленты пускают в воду, Бодро сигают лешие вдоль болот... Мальчик лежит, откинувшись на колоду, И малахиты снов переходит вброд.

Екатерина Комиссарова

РОМАШКА, РОЗА, ЛЕВКОЙ

за ромашками глаз не вижу, за увядшими – где лицо? кто-то выжил, каленым выжег, розмарином и чабрецом, белым пологом, черной птицей, красным заревом в небесах. где же лица? Христу молиться на охрипшие голоса. что же, Боже, нам делать, что же? мало веры, души, огня? язвы черные выжгли кожу на исходе второго дня. лица в розах. глаза в левкоях. сжалься, Боже, да огради! дай намучившимся покоя, за оставшимися гляди. где же лица? – в шипах и листьях, бродят тени, им нет числа: жгите листья, сжигайте чисто – чтоб ни ниточки, ни узла, и ни ногтя, ни волосинки. люди, люди, тела, тела! негашеная известь – синим, ни избавила, ни спасла. на чужое добро – не зарясь, в полымя окаянный скарб. мы раскаялись! мы покаялись! так не гневайся свысока! с неба – холодом, в землю – городу. Богу, гордому – высота. красным заревом небо вспорото. лица мертвые. да в цветах.

АВГУСТ

опротивело все. август медленно чешет на запад. в сентябре (у тебя) день рожденья, мне нечего подарить. я теряю себя, я теряю даже свой личный запах, по которому, как по следам, (тебе) было б удобно ходить. в волосах – плавят золото. взгляд становится колким и синим. как бы за легким дыханьем не потерять предпоследний вздох. если ты хочешь, чтоб я захлебнулась в тине, просто легко надави на жалость, она прямо по центру, ты мой ты бог… нечего раздражаться, дрожать, как драже монпансье – на жестяной тарелочке запоздалых за-летних дней. мне сейчас показалось, что будь ты рядом – я тебя тут же съем, вместе с твоей (такой мне родной) любовью, что спит на дне. сети, тятя! держись, я вытягиваю. я все еще верю в тебя, я тебя вытяну, солнце, падающее за розовый горизонт. я думала, даже душа моя вытрепалась суховеем в степях, думала, сердце сжарится до угля в этот мертвый сезон - ан-нет! – я все еще собираюсь жить, назло всем ветрам, назло всем поветриям, что носят по воздуху злые слова! …но вечером этого лета кто-то добрался да нашего до костра – и пылает сухая трава. но: между этим проклятым летом и слишком прозрачной осенью я ненавижу твой голос, ставший в мгновение ока каким-то чужим. проклинаю мягкую хвою под корабельными соснами, где нежность твоя деревянным божком возлежит, ненавижу даже чужую мать, что руками вырвала счастье мое из груди, что я снова пытаюсь нарушить христову заповедь «не укради», но ты мой: всеми правдами и неправдами я тебе сети буду плести, я тебя вытяну… я люблю тебя за двоих, и ты это мне прости.

ГОРОД, ЗАКОВАННЫЙ В СИНИЙ

ПРОСОЛЕННЫЙ ЛЕД

где-то город, закованный в синий просоленный лед, где-то мачты, стремящие ввысь деревянные шпили, где-то улицы ветром исхожены на год вперед – километры брусчатки, и ярды, и версты, и мили – все равно, лишь бы двигаться, лишь бы куда-то шагать; направление спорно, маршрут до конца не указан: по мосту, что раскинут меж двух берегов, как шпагат, и узлами фонарными – вехами в памяти – связан. мимо набережных, мимо броско кричащих витрин, за беседой, улыбкой, молчанием о высоком. сколько слов недосказанных, сколько вопросов внутри, сколько общего между, и даже несхожего сколько. Невский иллюминаций, как елка в конце декабря, на Дворцовой следы, у Казанского тень полукругом, синий ангел над городом, боже, хранивший царя, двое в теплых пальто, потерявшие разом друг друга, мы знакомцы, влюбленные в образ, но мы не друзья: я и город, мы искоса смотрим на руки и лица. ты хороший, закутанный в морок, туманы, озяб, ты за верстами, милями, шпалами, крыльями птицы. где-то руки, пропахшие масляной краской, - вода, тонкий лед-скорлупа, голубые гранитные плиты, где-то есть и другие – с просоленным льдом – города, только я помолчала и все-таки выбрала Питер.

Ирина Серебряная

«Гнилая влажная зима»

Гнилая влажная зима. Пять часов утра, еще темно. Пора вставать. Сегодня будет тяжелый день, много работы.

Так: сначала зарядка! Обязательно, а то до вечера не дотяну. Душ. Нужно быстро позавтракать.

Семь часов. Пора будить Ленку в школу. Открываю дверь в комнату, врубаю люстру: «Лена, вставай, в школу пора!»

Дочка заспанная, бледная с трудом приподнимает голову над подушкой, глаза закрыты:

- Мамочка, можно я сегодня в школу не пойду? Голова очень болит.

- Вставай! И так через день на уроки ходишь.

Ленка покорно сползает с постели и, шатаясь, плетется в ванную комнату.

- Завтрак на столе. Поешь. Вернусь поздно. Собаку покорми и погуляй с ней перед уходом.

В ответ молчание. В ванной шумит вода.

Восемь часов. В ординаторской быстро переодеваюсь, пока не пришли мужчины на работу.

Выхожу в коридор отделения. Перевязочная еще свободна. Прошу постовую сестру Зину:

- Пригласи из двести пятой женщин на перевязку, у меня операции в первую смену.

Зина зовет больных. Осматриваю раны, меняю повязки.

Возвращаюсь в ординаторскую. Там Борис и Дима. Уже в хирургических костюмах.

- Нат, у тебя сегодня много операций? – спрашивает Борис.

- Две секторальные молочные железы.

- Слушай, поассестируй, пожалуйста. По приказу Главного положили женщину вчера вечером. Пожилая. Опухоли обеих молочных желез. Уже распадаются. Быстро сделаем.

- Я не против, Боря. Но ты же сам знаешь: у меня по вторникам совместительство.

- Полчаса,- канючит Борька. -У Димы сейчас операция на желудке. Он не сможет.

- Ладно, только в час дня я должна быть свободна.

- Договорились.

Между операциями звоню в Собес.

- Я по поводу пособия на ребенка, для матерей-одиночек. Перестали платить. Что? Нет справки? Какой? Что ребенок пока еще жив? Каждые полгода?

…………………………………………………………………………………………………….

Спасибо, до свидания.

Пошли к черту со своим пособием. Переживу.

В половине второго стою на автобусной остановке. По тротуару текут черные потоки воды с лиловыми бензиновыми пятнами. Они теряются в грязной снежной каше. Сапоги моментально промокают насквозь. Залезаю в автобус, сажусь и сразу засыпаю. Сорок минут мои.

Половина третьего.

Во дворе диспансера стоит «Жигуленок», семерка. Это служебный автомобиль. За рулем шофер Коля.

- Коля, привет. Ты сегодня после пяти никого не везешь?

- Здравствуй, Наташ. Да вроде свободен.

- Слушай, у меня с той недели три вызова на дом. Никак тебя поймать не могу. Съездим?

- Договорились.

Врачей много, вызовов тоже, а автомобиль один. Кому из нас повезет первому, тот и едет.

В диспансере около кабинета уже очередь. Человек пятнадцать.

Моя медсестра на месте. Вызывает пациентов. Входит сын больной, которую я пять лет назад прооперировала.

- Здравствуйте, Наталья Александровна. Мама передает вам привет. Мы же с вами теперь почти родственники! Вот, она пирожков напекла. Возьмите. Ей лекарства опять выписать нужно.

- Вадим, дорогой, нам теперь не разрешают выписывать эти препараты. Есть утвержденный список. Но я попробую. Сейчас схожу к заведующей.