Литературный журнал "КЛЯП"

Надо сказать, что основательная встряска пошла Палычу на пользу. Былое оцепенение как рукой сняло. Он не только протрезвел, но  и озверел. Вспомнил еще не ушедшую окончательно молодость и  погони за уголовниками по сумрачным московским переулочкам.

Прием самбо, который он применил в отношении нечистой силы, был далек от канонического. Терентий Павлович ухватил противника не за руку и не за ногу, а за бороду и перебросил через себя как куль с овсом. ЧэДэ приземлился на пол с несусветным грохотом, а большая часть бороды его осталась у Палыча в руках. Поверженная нечисть ревела на полу от боли и обиды. В помещении мигом возникли окна и дверь.

Терентий Павлович, не желая останавливаться на достигнутом, схватил дворницкую метлу и погнал противника из дому вон. Когда Палыч расходился его было уже трудно остановить. Былые уголовники вспоминали его с ужасом.

Он лупил дворника его же поганой метлой по спине, по голове, по чему придется и приговаривал: -А ты, значит, черт бородатый, свахой у нас заделался? Мендельсоном? "Ханумы" насмотрелся? Я тебе покажу и Мендельсона, и "Хануму"! Вот тебе Мендельсон! Вот тебе «Ханума»!

Алла что-то кричала им вслед с крыльца. Но Палычу было не до нее. Дворнику тем более.

При свете полной Луны герой гонял Черного Дворника по поселку Сокол и это было просто неописуемое, феерическое зрелище. Покончив с руганью, он попытался выяснить, что именно обещала Алла Степановна в обмен за "содействие". Дворник выл от боли под ударами метлы, но тайны так и не выдал.

В конце концов Терентий Павлович настолько выдохся, устал и запыхался, что остановился, дабы перевести дух. Черный Дворник, ощутив в противнике слабину, рванул вперед как стайер и финишировал в одиночку где-то во тьме, вопя  о правах человека, гуманизме и женевской конвенции.

-Попадись ты мне еще, -пробурчал Палыч, присаживаясь на скамеечку. Он до того устал и притомился, что идти домой просто не было сил. Так он и уснул на скамейке в обнимку с чужой метлой.

Утреннее пробуждение было тягостным. Ноги ныли, в пояснице покалывало, но по сравнению с треском в голове это был сущий пустяк. Терентия Павловича утешало только то, что он проснулся дома и то, что в холодильнике кажется была водка…

И тут дверь открылась,  и на пороге возникла Алла Степановна. Добрая, улыбчивая и домашняя. Без вчерашней полночной придури.

-Доброе утро, милый, -сказала она, чмокнув Палыча в небритую щеку и поставила на столик у кровати подносик. Рюмка водки и соленый огурец. Терентий Павлович глянул на огурец, на рюмку, на  Аллу и сердце его екнуло. На пальце Палыча было обручальное кольцо. Он не знал наваждение это или нет и не имел охоты разбираться. Ясно было только одно: необходимо опохмелиться так как впереди очень тяжелый день.

Артём Новиченков

5 (3+2)

Та жизнь, конец которой начинается сначала, близка с концу существования отчаянья. Как вообще близка к концу существования.

В телефонной трубке были безответные гудки, когда мой алогичный маршрут по квартире привёл меня в кухню. В телевизоре несмешно смеялись. Гудки оборвались: – Алло! – прозвучала она. – Привет. А я вот решил тебе позвонить… – А! это опять ты! Зачем ты мне названиваешь? – Я… – Ну? зачем? Ну что ты привязался ко мне?! – Я хотел сказать, что я завтра… – Что? Ну что такое? Ты оставишь уже когда-нибудь меня в покое?!.. – Ника. Я завтра умру. И я позвонил, чтобы просто услышать твой голос. Молчание. – Ты один? – Да. – Я сейчас приеду. И она бросила трубку. Ника знала, что я не шучу. Она знала меня всего, как перчатка руку, и её вопрос «Зачем ты мне звонишь?» на самом деле звучал как «Почему я опять ему ответила?». Конечно, я напугал её. Я совсем не хочу завтра умирать, но другого способа её увидеть у меня нет. Через полчаса она приедет. Ника всегда брала такси до моего дома, потому что метро ночью не работает. Это так просто и понятно. Спустя тридцать минут я услышу звук подъезжающей машины, хлопок двери, её шаги по асфальту, потом мысочками сапогов на шпильке по маленькой лестнице до подъезда. Она позвонит в дверь, которую я аккуратно открою, и, не снимая одежды, кинется мне на шею, начнёт целовать кроткими, тёплыми поцелуями и рыдать. Я обниму Нику за талию, сожму свои губы и её в объятьях, и закрою глаза. Я закрою глаза и сфотографирую нас от третьего лица. Затем она распустит наш бутон на два лепестка и даст мне снять с неё шубку. А после, на кухне, у нас состоялся разговор, не записанный ни на один диктофон, кроме памяти. Ника сидела на камне электроплиты и пила тёплый чай, грея о чашку руки. Так пьют чай в рекламах женщины с тёмными волосами, одетые в серый свитер. Она делала глоток и спрашивала своими красивыми муаровыми губами у меня разные вопросы, на которые я что-то мямлил. – Скажи, отчего ты умрёшь? – Не знаю. Только чувствую. Я написал на бумажке слово «смерть» и съел её. Тошно мне жить. – Вот как. А я тебе верю… – Знаю. Я всё знаю. – А ты знаешь, зачем я приехала? – Чтобы увидеть меня в последний раз. Верно? Она помолчала, отставила чашку, потом вдруг спросила, приподняв голову: – Хочешь меня? Через полтора часа обе стрелки были в середине правой половины циферблата. Мы лежали и вместе думали об одном – о нашей первой совместной ночи. Я сравнил их. И эта мне понравилась больше. Эта ночь настоящая; ночь, в которой не нужно врать и что-то говорить. Это была моя последняя ночь с ней. Вообще последняя ночь. Ближе к шести она умылась, собралась и уехала. На прощанье она посмотрела на меня глазами в слезах и уехала. И уехала. Я сел за стол, взял тетрадь с чёрной гелиевой ручкой и написал несколько строк. Потом вырвал листок, прочитал написанное, вымарал слова и сжёг. В то утро я умер.

Никита Ворожищев

10 драматических этюдов

«Окно»

немая сцена

в соавторстве с Елизаветой Ясиновской

Комната с большим окном: кровать, телевизор (выключен), торшер на тумбочке, вешалка для шляп у самого окна, шкаф и холодильник. Шторы раскрыты. За окном — поздний вечер.

В окне появляется силуэт человека, останавливается напротив.

Человек открывает окно и проникает внутрь комнаты.

Он в плаще, в шляпе, с чемоданом.

Человек закрывает за собой окно, занавешивает шторы, вешает шляпу на вешалку, включает торшер, кладет чемодан в тумбочку, снимает с себя плащ — оказывается в одной пижаме.

Подходит к холодильнику, открывает дверцу, достаёт оттуда вешалку, надевает на неё плащ и вешает обратно в холодильник. Туда же ставит ботинки.

Потом открывает шкаф, шарит в нём рукой, достаёт оттуда бутылку с напитком и что-то съестное, завёрнутое в газету.

Затем включает телевизор (изображения мы не видим, он отвёрнут от нас), и садится на кровать — ест, запивает и смотрит в телевизор.

Доев и допив, он выключает телевизор, подходит к нему, поднимает верхнюю крышку и выбрасывает туда мусор — испачканную газету и пустую бутылку.

После этого он выключает торшер и ложится спать под кровать.

Затемнение. Вскоре за окном рассветает.

Человек встаёт с кровати, потягивается ото сна.

Включает телевизор (тот бурчит непонятными словами), распахивает шторы, идёт к холодильнику, достаёт оттуда бутылочку напитка, бутерброд, встаёт перед телевизором, ест бутерброд, запивает.

Доев, выбрасывает мусор в корзину, выключает телевизор.

Потом подходит к шкафу, достаёт оттуда плащ, ботинки — одевается.

Открывает тумбочку и достаёт чемодан.

После подходит к окну, снимает с вешалки шляпу, надевает её на голову.

Задумывается, оборачивается, хлопает себя по карманам.