Стихи и поэма

На перевалы пар ползет, по глыбам скул

Шум водопадов слит в сквозной, всеобщий гул.

XXVIII. XXIX

Горят на башенках разбойничьи костры.

Туманною звездой мигает горный город.

Дымится кузница в лесу. Возле дыры,

Где ищут серебро, скрипит бадейный ворот.

Бегут стада овец на графские дворы.

Под ветром расстегнув корой засохший ворот,

Вдавив кожух в плечо тяжелою киркой,

Идут забойщики усталые домой.

XXX

Несутся облака, нагруженные солью,

И сыплют белых искр осиплый звон в лесах.

Качая лампы хвой, стуча дубовой голью,

Срывая камни с крыш и воя в рудниках.

И стонут путники, томясь трудом и болью,

Застигнутые тьмой и бурей в облаках.

И песню прежних дней в пастушеской лачуге.

Под лютни вьюг, поют за прялками подруги...

XXXI

Раскачивая гул тревоги по горам

Глухого Шварцвальда, ходил он, подымая

Деревни, рудники и города. И там,

Где Мюнцер шел, в волнах пожаров, расшибая

Ворота замков, бунт взрывался! Пополам

Расколото ярмо. И, шею разминая,

Каким еще никто не знал его, народ

Поднялся до неба затылком! Целый год

XXXII

Пятисотлетние гербы со стен крошились

Под ломом мужика впервые на земле.

Попы бежали в Рим. Монастыри дымились.

Шли усмирители по пеплу и золе,

И на обломки гнезд разбойничьих катились

Повстанцев головы. И замок на скале,

Раздавленный ногой войны, по нищим кровлям

Рассыпал кирпичи и вновь не восстановлен.

XXXIII

Пал Франкенгаузен. Последней голова

Вождя обрублена. И хомутище новый

Сжал деревень кадык. Но медные слова

Легенд гудят в веках под заревом становий

Как почернелые колокола. Едва

Взойдя, крестьянский рай обуглен. Лишь грозо-

вой

Туч полосой в горах еще дымится он,

Где ржавой трещиной расколот небосклон...

XXXIV

...Глаза на выкате в припухлых веках. П о лбу

Оврагом пролегли скитанья. Вырез губ

По-жабьи крут. Рука в ожогах, слoвно колбу

На колдовском огне он грел. Мореный дуб

Лица, и грубый плащ, в каких ячмень и полбу

Отцы на барщину возили. Бронзой групп

Скульптурных перед ним в глуби ночных подва-

лов

Теснится нищета. На желобах кинжалов

XXXV

И на растр убах дул рассвет блеснул. Тот день

До полдня свечерел... Опять блестящ и жуток

Войн карнавал пылит; и цокает под сень

Ворот Антверпена, в шпалерах проституток,

Под старшим Габсбургом опененный игрень.

На полпудовый шлем с гвоздикой фландрский

лютик

Угрюмо нацепив, своих купцов покой

Сам Альба отстоит костлявою рукой...

XXXVI

Всем бортом грянул залп. Фальшивый жемчуг

пены

Всклубился под кормой, высокой как собор.

За бледным берегом, мерещась, всплыли стены

Руана и Калэ. Звездой блеснул Кагор.

И кожу англичан обмазал жир Сиэны,

Пока сошлись войска пловучие в упор.

День облака гасил. Шла ночь лиловым паром.

И целый век одним потоплен был ударом.

XXXVII

...Так позже: пушек дым и моря синий пар,

Клубясь, мешалися над взмыленной водою.

Вот адмиральский борт сигнальный дал удар;

Ядро запрыгало по волнам. — Люки, к бою!

— Матросы, по местам! — И дрогнул Трафаль-

гар

От гула кольцами... А буря шла стеною

С каемкой розовой... и лесом костылей

Был дома возмещен потопленный трофей...

XXXVIIa

Зачем? Их смысл один: то двое сыновей

За океан дрались, как свиньи за корыто.

Король и Шейлок там, здесь выскочка Вольсей

Давно просеяны сквозь золотое сито.

Не цепь Алариха, не двадцать королей,

В придачу к трону нос с горбинкой знаменитой

Дававших сыновьям: в руках держала власть

Колоды торгашей оранжевую масть.

XXXVIII

Гез повалил столбы Испании торговой.

Ей выбил пивовар последний крепкий зуб.

Кастилец, брякая раскованной подковой,

Рвет конский бок, спеша за пограничный дуб.

И Ламме отразил в поту щеки багровой,

Как в блюде, стол обжор, снег между женских

губ,

Большой фонарь луны над миром, как над домом

Веселых баб, под треск фужеров схожий с гро-

мом

XXXIX

Салюта дальнего с фрегатов молодых,

Что реют мотыльков многопудовых стаей

На взморье! В погребе, в кругу друзей своих,

Иль книгу городов и стран ногой листая,

Он слышит лет судов. На доски палуб их

Оперлась родина, за горизонт шагая!

И, до звезды плеща, под воротами ног

Седой Атлантики мурлыкает поток.

XL

И он стирает пот со лба, как утомленный

Работой землекоп. Он сваи бытия

Врыл для родной страны, как дед, крепил накло-

ны

Держащих море дамб, где — что ни горсть —

своя

Лопата погнута. Над ним бушуют клены,

Что в детстве он сажал. С ним пьянствуют друзья

Ткачи, пирожники и кузнецы, — солдаты,

Вчера лишь на чердак забросившие латы.

XLI

...Из шлюпки на берег выходят гости. Их

Здесь ждут уже. «Пора!» И в срок они успели

Бежать из миртовых лесов и от своих

В навозе гуннских орд зарытых колыбелей,

Где выпестован Рим, где раньше их самих

Эллада нянчила. Их лица огрубели

Под ветром тех земель, что только поутру

Прошибли в скорлупе яйца времен дыру...

XLII

Не южный городок, затянутый зубчатым

Ремнем стены, а вся страна, смеясь, цветет

Ветвями рек! Суда, багря крыло закатом,

Скользят, как бабочки над зеркалами вод,

Торговым грамотам, наместничьим печатям

Дал силу городской, пронырливый народ,

Чтобы республика окрепла молодая,

Законным грабежом свободу подпирая.

XLIII

Вновь колесом контор и сданных в рост корон,

Где папой — дисконтер, а Колизей — как барка

На отмели веков, и старый Авиньон

Тавром позорища, что вжег ему Петрарка,

Закатывался Рим — денница двух времен.

Как поп из Франкфурта, с гаагским Суперкарго,

В плотине севера поворотив навой,

Течь помогли годам дорогою другой.

ХLIV

В домах с балконами справляют новоселье

Сыны и дочери с двузорьем на щеках.

Пылают фонарей и плошек ожерелья,

Грызутся кобели цепные в воротах...

А за проливом ночь, и брезжит лоб Кромвеля

Над гробом короля, в дворцовых зеркалах.

Проходит часовой, мерцая протазаном,

И даль дождливая гудит бродильным чаном.

ХLV

Расшивой Конунга врубившись в берега,

В мель, как топор, всадив нос корабля горбатый,

Завоеватель снял с нашлемника рога.

Под замком высохли широких рвов раскаты.

Туман над Гастингсом. И тонкие снега

Лесоторговых шхун вздувают холст косматый.

Над морем Северным задумавши лететь,

Они в ночных волнах свою сжигают сеть.

XLVI

Там корабли плывут к далеким и соседям,

Под горло Арктики, к незнаемой реке.

А Лондон оскудел свирепым домоседом,

Псалтирь и мушкетон держа в сухой руке.

И мещанин-боец под блеянье обеден

Бряцает шпорою на толстом сапоге.

Стекляшками блестя сквозь испитую маску,

К колету он прижал прорубленную каску...

XLVII

Как скряга, по грошу он копит рода мощь,

Сперва боясь рискнуть и медяком щербленым,

Подпертым библией. И двухсотлетний дождь

По мордам каменным и трубам искривленным

Течет с Вестминстера. Из опустелых рощ

Ушла Титания, Лишь кипенем зеленым

Бушуют клевера — кормежка для овец,

Да пломб дверных блестит под фонарем свинец.

XLVIII

Не тучи, древней лжи стоярусные cводы,

Казалось, старая Европа подняла.

Вдоль пристаней текли ноябрьской Темзы воды,

Дробя скупой огонь кабацкого стекла.

Кричали флюгера под лапой непогоды.

На много миль толпа к позорищу текла.

В тот вечер был Дэфо к столбу привязан стоя,