Стихотворения. Проза

Тот во многом переломный для По 1831 год, когда он сделал выбор, был характерным для целого периода литературы и общественной мысли США.

Доживал свой век полузабытый восьмидесятилетний поэт американской революции Филип Френо. Давно уже скончался, не дожив до сорока, Чарлз Брокден Браун, автор первых в Новом Свете готических романов. Еще не вернулся на родину после семнадцати лет путешествий и дипломатической службы в Англии, Франции, Германии, Испании человек света, знаменитый Вашингтон Ирвинг, чья сатирико-романтическая «История Нью-Йорка» появилась в год рождения По и вскоре стала доступна читающей Европе как произведение зарождающейся американской литературы. Сравнительно молодого Джеймса Ф. Купера, успевшего за десять лет выпустить десять романов о войне за независимость, о морских приключениях и благородном индейце Кожаном Чулке, называли «американским Вальтером Скоттом». Достиг зенита славы в отечественных литературных кругах певец природы Уильям К. Брайэнт и совсем недавно стал редактором нью-йоркской «Ивнинг пост», чтобы почти полвека считаться рупором либеральной Америки как в литературе, так и в политике. Умеренный южанин Джон П. Кеннеди уже взялся за свои очерки о Виргинии, которые стали одними из ранних в Америке произведений «местного колорита», хотя картины Старого доминиона немало идеализированы, а вопрос о рабстве трактуется в духе просвещенного плантаторства. Пока не расстался с пасторством в Бостоне Ральф Уолдо Эмерсон, и пройдет еще пять лет, прежде чем увидит свет, анонимно, его эссе «Природа», содержащее основные принципы американского трансцендентализма. Между тем будущий друг Эмерсона Генри Д. Торо только готовится к прохождению курса в Гарварде. Еще читают – если читают – роман «Фэншоу», о молодом аскетичном идеалисте, напечатанный без имени автора, который останется безвестным еще добрый десяток лет, пока «Дважды рассказанные истории» Натаниэла Готорна,- о них По напишет внаменитую статью,- не явят публике первоклассного новеллиста, который, обращаясь к пуританскому прошлому родного Сейлема, сосредоточился на выявлении устойчивых моральных ценностей посреди бездны зла, греха, не* терпимости, испорченности. На расстоянии многих сотен миль к западу, в Нью-Сейлеме, штат Иллинойс, после трудового дня глотает книги, штудируя право, сын простого поселенца, одногодок Эдгара По, Авраам Линкольн. Спокойно преподает языки в одном из колледжей Мэна и пишет в журналы будущий профессор и поэт Генри У. Лонгфелло. Герману Мблвиллу и Уолту Уитмену было тогда пб двенадцать лет.

Самый перечень наиболее заметных имен, огляд свершений молодой американской литературы и еще более – ее обещаний, давали вроде бы убедительный ответ обидному и потому памятному риторическому вопросу остроумца и обозревателя «Эдинбург ревью» Сидни Смита, который вопрошал в январе 1820 года, рецензируя какую-то книжку: «В каком углу земного шара кто-нибудь станет читать американскую книгу?».

Если же вдуматься в сказанное британским критиком, то открывается несколько иной смысл, чем тот, который приводил в негодование американцев. Сколько бы ни божились их писатели национальной литературой, каждый выдавал за таковую сочинения авторов своего региона, своего направления, своего вкуса. Просвещенная изысканность, понятия рыцарственной чести, тонкий аромат магнолий, забивавший тем не менее запах негритянского пота на плантациях в картинах южных романистов, был чужд, к примеру, зарождающейся на грубоватом плотском устном творчестве пионеров литературе фронтира, а моралистические произведения писателей Новой Англии, сама атмосфера некой идеальной духовности Бостона и Гарварда были вызовом деловому материализму литераторов «срединного» города – Нью-Йорка.

Идеологические, региональные, групповые интересы обусловливали различие подходов к искусству слова, его месту в современной жизни, к путям отечественной литературы. Если Эмерсон в знаменитой лекции «Американский ученый» (1837) утверждал, что «Жизнь – вот наш словарь… Литература бедняков, чувства ребенка, философия улицы, смысл домашнего очага – таковы темы нашего времени», то для южанина Томаса Холли Чи-верса поэзия была – в том же, 1837 году – «кристальным ручьем души… впадающим в океан господа бога». Страницы журналов заполняли серенькие, неоригинальные, наспех сработанные рассказы и стихи. Профессиональной литературной критики еще не было, а у тех, кто претендовал на эту роль, ложно понятый патриотизм оборачивался провинциальным самовосхвалением, создавая то тут, то там «общества взаимного восхищения», по ядовитому замечанию Оливера У. Холмса, с которыми так яростно придется сражаться молодому журналисту Эдгару По. Современник писал: «Если верить Лонгинам и Аристотелям наших газет, то высочайшая вершина отечественного Парнаса есть самый населенный район страны».

Повышенная активность, пестрота, переменчивость и противоборство различных литературных группировок и воззрений отражали в конечном счете противоречивую динамику социального и общественного развития страны.

Соединенные Штаты находились посередине своего исторического пути между революционной войной за Независимость, созданием республиканского государства и Гражданской войной. Страна раздавалась вширь, покупались и осваивались новые территории, росло население. Все дальше на Запад отодвигалась граница неосвоенных земель. Юг растил хлопок, Север торговал им, вообще беря на себя функции финансового посредника между различными районами. В хлопчатобумажной промышленности утверждалась фабричная система. После войны 1812-1814 годов с Англией около Питтсбурга появляются первые сталелитейные заводы. Страна переживает промышленный переворот. Надвигалась революция в печатном деле, американцы учились «делать новости». Выпущенный в 1828 году «Американский словарь английского языка» Ноя Уэбстера расходился миллионами экземпляров.

Параллельно возникающему восторженно-романтическому мифу о самоценности американского эксперимента, исключительности исторических судеб страны, в «американской идее», в которую различные общественные группы и умственные течения вкладывали разное содержание, появлялись зияющие прорехи. Энергия, упорство, индивидуализм национального революционера, освобождающего себя и свою общину от иноземного господства англичан, мятежника, восстающего против догматической теократии пуританства, поселенца-пионера, осваивающего раскинувшиеся на Западе свободные земли, в первые десятилетия XIX века утрачивают исторически прогрессивные черты и приобретают характер голого расчета, циничного предпринимательства, буржуазного индвидуализма, маскируемого лихорадочно-крикливой романтикой национальных интересов и движения вперед.

Но за всей этой пестротой, этим бурлением, этой сутолокой как общий знаменатель скрывалась – до поры – борьба между торгово-промышленным Севером, стоящим за сохранение Союза штатов в интересах капиталистического развития, и аграрным, тяготеющим к автономности, рабовладельческим Югом. Эта борьба и была «движущей силой истории Соединенных Штатов в течение полувека».

…Некоторое время после весны 1831 года По живет в Балтиморе, отчасти у М. Клемм, но биографические сведения о следующих двух годах весьма скудны. Совершенно очевидно, однако, что он напряженно и много пишет, потому что на протяжении 1832 года филадельфийский журнал «Сэтерди курьер» публикует без указания имени автора пять его рассказов («Метценгерштейн» и другие). Эти ранние вещи написаны в бурлескной манере, в которой писатель и позднее не очень преуспел, а «их подоплеку, понятную современникам По, сейчас уже нелегко установить».

Литературная известность приходит к начинающему писателю в 1833 году с публикацией вполне зрелого и характерного для По рассказа «Рукопись, найденная в бутылке» в журнале «Сэтерди визитер» (Балтимора). Он остановил внимание Джона П. Кеннеди.

Тем временем, весной 1834 года, скончался мистер Аллан, даже не помянув приемного сына в завещании. «Поскольку я был не обучен никакой профессии и воспитывался в ожидании огромного наследства (состояние м-ра А. оценивалось в 750 тысяч), это был жестокий удар, который почти сломил меня»,- жаловался тот родственнику.