191. «Пролетали пули мимо, мимо…»
Пролетали пули мимо, мимо,
вспыхивали красные цветы, —
что же я осталась невредима,
если защитил меня не ты?
Думала, не будет утешенья,
думала, живой не убегу,
если бросил на поле, мишенью
самому свирепому врагу…
Сжалились другие, видно, силы,
там, где ты не захотел спасти!
Для чего же я тебя любила,
как же о тебе могла грустить?
192. «Унес меня — в ночи туманной…»
Унес меня — в ночи туманной —
от сонма лютого врагов, —
а я не знала раньше, странно,
не думала, что ты таков.
За то, что я жила без веры,
что встанешь ты, светлее дня —
ты, чьи глаза ясны и серы, —
прости незнавшую меня.
193. «Когда потухнут на пути огни…» [117]
Когда потухнут на пути огни,
я верю: наклонись ко мне, взгляни,
и будут дни мои озарены
лучами удивительной весны:
у солнца не настолько ярок свет,
и у ночи таких созвездий нет,
и надо мной, когда ты бросишь взгляд,
чуть видимые крылья прошумят.
194. «За окном раскрывались сиявшие дали…»
За окном раскрывались сиявшие дали.
Люди несли убитого прах,
и они не видали, ах, они не видали,
что кто-то вошел и встал в дверях.
Только видала одна Тамара,
и черные косы дрогнули вдруг.
Что это — радость? Божья кара?
Кто же он, кто же он? враг? друг?
Господи, Боже, как ответить,
где ей найти довольно сил?
Даже вратарь не мог заметить,
даже ангел его впустил.
Даже молитвы звон и хора
бедному сердцу не могут помочь.
Темная келья. Как пламя, взоры.
Темные крылья. Черная ночь.
195–201
«Мимоходом встретить
и на век уйти,
лишь стихом отмстить
на своем пути».
Андрей Блох
195 I. «За твой привет и ласковость твою…» [118]
За твой привет и ласковость твою
тебе я песню лучшую спою,
и, свечку восковую теребя,
я помолюсь о благе для тебя.
Но ты, нашедший лучшие пути,
не вспоминай меня и не грусти.
На синем небе много жарких звезд,
и мир земной прекрасен, тих и прост.
и отражает ночью океан
светящийся вверху Альдебаран.
Гляди на эти звезды и забудь,
что я тебя благословила в путь.
196. II. «За твой привет и ласковость твою…»
Уехал. Я одна стою.
Мне этот мир и чужд и тесен.
Я больше песен не пою,
когда моих не просят песен.
Пускай другие, что звончей,
на золотых играют струнах,
и в тишине твоих ночей
тебе поют о желтых лунах.
Мне только жаль, что в чарах мглы,
которые моих чудесней,
ты не поймешь, как странно злы
у женщин тех глаза и песни!
197. III. «Любить тебя? Я вовсе не люблю…»
Любить тебя? Я вовсе не люблю:
ушедшему чужому кораблю
смотрю вослед и вспоминаю, — так,
на миг один приснившийся пустяк.
Морские птицы кружатся гурьбой
над белым кораблем и над тобой,
и черные шумящие валы
вокруг тебя вздымаются из мглы.
Еще пройдет неделя или две,
и на сердце моем и в голове,
конечно, не оставит и следа
ушедший темным морем навсегда.
198. IV. «Вот, ты ушел, и ты забыл, конечно…» [119]
Вот, ты ушел, и ты забыл, конечно,
мое лицо и глаз моих вопросы.
Есть много лучше: смех у них беспечней,
алее губы и пушистей косы.
Но отыщи, где выберешь, иную,
и говори, о чем захочешь, с ней,
— я не боюсь ее и не ревную:
меня она не может быть нежней.
Ведь неужели хоть одна на свете
из женщин самых сказочных земных
тебе подарит песни лучше этих, —
певучее и ласковей моих?
199. V. «Ты стоишь в священном храме Пара…»
Ты стоишь в священном храме Пара,
в ароматной темной тишине,
Бог за радость посылает кару:
Он не возвратит тебя ко мне.
Долго смотришь на большого Будду…
Мне бы на тебя смотреть вот так!
Но и с тем, что было, не забуду
ни единый о тебе пустяк.
Там поют под «самисен» японки,
с ними веселее, чем со мной.
Хризантемы там на стеблях гонких
нежно позолочены луной.
Синих сосен странные изгибы
четко отражаются в воде,
и блестят серебряные рыбы
в голубом искусственном пруде.
Ты не встретил чуда, я ведь знаю,
в дикой той степи, где я живу,
ты, ушедший к сказочному краю,
где и сны бывают наяву;
оттого в пустом и темном храме
ты не вспомнишь, в лунной тишине,
о мгновеньях, проведенных с нами,
и не пожалеешь обо мне.
