«Где ж ночлег? Из спутников бывалых…»
Где ж ночлег? Из спутников бывалых
Большинство на отдых отошло;
Веет ночи близкое крыло.
И, страшась желаний запоздалых,
С ношей горя на плечах усталых
Всё вперед иду я тяжело.
Тишь и мрак, — пустыня неживая;
Никнет мысль, подруга путевая, —
Ей безмолвье сумерек сродни.
Я устал… Иду едва-едва я,
От земли с усильем отрывая
Как свинцом налитые ступни.
А когда из сумрака густого
Я гляжу назад, где опочил
Прежний мир надежд, страстей и сил,
Там, в лучах заката золотого,
Лаской дышит счастье прожитого
Меж цветами милых мне могил.
Зима
Глубоким долгим сном в серебряной постели
Уснула крепко Русь, родимая земля.
Своих мохнатых лап в дреме не шевеля,
Одеты в иней, спят щетинистые ели;
Застыли воды рек в их льдистой колыбели,
Затихли выси гор в бронях из хрусталя;
В сугробах затонув, праотчие поля
Молчат, не зная грез под пение метели.
Повсюду тишь, как смерть. Но в этом мертвом сне,
Как тайна, скрыта жизнь. Снега, в их белизне,
Не саван гробовой: покров их — плащаница.
Покойся ж и копи целебный сок в зерне
Под пухом мудрых вьюг, благая мать-землица,
Чтоб буйный всход хлебов был тучен по весне.
«Признанья бред на склоне дня…»
Признанья бред на склоне дня
И в страстной ночи быстротечность
Необоримого огня, —
Без них вся будущая вечность
Была б неполной для меня.
«Стою над рекою у старой березы…»
Стою над рекою у старой березы;
В ее благосклонной тени
С тобой я любви моей первые грезы
Делил в наши юные дни.
На память в коре заповедной березы
Нарезал я имя твое,
И сок из пореза, как светлые слезы,
Ножа оросил лезвее.
Пустая, по-детски смешная затея.
Та язва давно зажила,
И самое имя чуть видно, чернея
Рубцом на морщинах ствола.
А сердце, как прежде, томится любовью,
Я тщетно зову забытье…
И в ране живой, истекающей кровью.
По-прежнему имя твое.
«В ночи, прислушиваясь к звуку…»
В ночи, прислушиваясь к звуку
Грозы, идущей стороной,
Я нашу изживал разлуку:
Ни ты, ни я тому виной,
Что страсть, остыв, ушла навеки.
И всё же, глядя в душный мрак.
Я ждал, чтоб он мне подал некий
Понятный сердцу вещий знак.
И было. Молния сверкнула.
Как росчерк властного пера,
И в книге жизни зачеркнула
Всё то, что умерло вчера.
С немецкого («Любовь — колыбельный напев…»)
Любовь — колыбельный напев,
Пленительной нежностью полный:
Баюкает он, точно волны
Качают, душой завладев.
Но только, поверив ему,
Дремотой забудешься чутко,
Он смолкнет внезапно, и жутко
Очнуться в тиши… одному.
Туча
Грозовый мрак густой и низкой тучи
Грядой наполз на алый небосклон,
Как свитый клубом, грозный и дремучий,
Из мира мифов вызванный дракон.
Мерцает тускло блеск свинца в отливе
Огнями молний закаленных лат,
И лишь снопом огня в одном извиве
На миг пробился пламенный закат.
В тумане дымном света всплеск багряный
Вокруг победоносного луча
Струится, точно кровь смертельной раны,
Стекающая с острого меча.
И чудится, что неба оборона, —
Водитель Светлых Сил — архистратиг,
Владыку Тьмы во образе дракона
В бою клинком пылающим настиг.
«Пою… Полна не восхищеньем…»
Пою… Полна не восхищеньем,
Не сном любви, не обольщеньем,
Не Красотой душа моя…
Нет, только жизни ощущеньем
Сегодня ярко счастлив я.
«Я бросил в море, в блеск вечерний…»
Я бросил в море, в блеск вечерний
Зыбей из золота и черни,
Твой дар — заветное кольцо,
И ветер с дружеским участьем,
Как раскрывающимся счастьем,
Повеял волей мне в лицо.
«Полночь. Мертвый сон деревни…»
Полночь. Мертвый сон деревни
Тишиною мучит слух.
И на сердце ужас древний:
Ходит, ходит темный дух.
Будит смутные терзанья
Клич протяжный петуха,
Словно весть напоминанья
Непрощенного греха…
Грудь тоскует… Ночь глуха.
