Стихотворения и поэмы

Приказываю замолчать."

И тотчас в собственный он дом увел бесстыдника

с трудом,

Поскольку лично был знаком с отцом его, со старичком,

весьма почтеннейшим дьячком.

Вот наградил же бог сынком!

4

Тогда приходит старший брат. Он спрашивает:

"Как доклад?"

— "Доклад? Ну что ж, хорош доклад! Но что же будет,

милый брат,

Коль станут жить, как ты зовешь?

Пойдут любить и убивать, одежды с дев начнут срывать,

как низменных страстей рабы.

До поножовщины, стрельбы дойдут. И кто же виноват?

Их приведут ко мне на суд. И что ж сказать смогу я тут?

"Так проповедовал мой брат!"

Одежды с дев срывать… А в суд вдруг заявленья принесут!

Тогда увертки не спасут, хоть и поэт!

Даже в похвалах газет нет доказательств, что ты

прав!

Вздор пишет "Омбский телеграф"!

И Соловья и Воробья

Я, скромный мировой судья, судил не раз. Платили

штраф!"

Нахмурившись, ответил брат:

"О Михаил! Я сам не рад. Они не слушали доклад,

они могли и освистать, и должен был я перестать

Серьезно с ними говорить, но нужно ж было покорить

аудиторию свою!"

Такой ответ поверг судью в невыразимую печаль.

"Как жаль! — сказал судья.— Как жаль!

Теперь я понял наконец! Нет! Не тому учил отец".

Но крикнул Бальмонт Константин:

"О ты, законник, семьянин! Послушай, что тебе скажу.

Тебя я строго не сужу…

Ну, что же? Кто же наш отец

^[662]

? Помещик он, и, наконец,

Управы земской избран был он председателем.

Забыл

Ты это? Я же, старший сын, кто я? Я — русский

дворянин!

Но в Шуе, городе родном

^[663]

, еще в гимназии учась,

с подпольным связан был кружком…

Об этом вспомнил ты сейчас?

И дальше: в восемнадцать лет пошел я в университет,

и беспорядки учинил, и по этапу выслан был.

Ты помнишь это? Ну так вот! Ты помнишь, брат мой,

пятый год?

Ведь был с народом я, поэт!

Я эмигрировал

^[664]

. Семь лет

Скитался я… Объехал свет.

Пойми же: славы ореол есть над моею головой!

Я Перси Шелли

^[665]

перевел, я Руставели

^[666]

перевел,

Я разговаривал с травой, с волной я говорил морской,

с толпой я говорил людской.'

Толпа базаров и таверн своеобразна и пестра,

Но там передо мной вчера сидела низменная чернь.

Пойми, мой брат! Сидела чернь. Не чернь трущоб,

не чернь таверн,

О нет! Иная чернь.

На ней я видел даже ордена.

И потому была она раз в тысячу еще черней.

Такими именно людьми,— пойми, мой милый брат,

пойми,—

Гонимы были Байрон, Дант

^[667]

, Оскар Уайльд

^[668]

стал арестант

Но я решил: перехитрю! Гонителей я покорю.

Всё темное, что есть во мне, я сам сознательно вполне им

предъявил. Хитер я был!

И, что бы ты ни говорил, гонителей я покорил.

Да! Если букв волшебный звук до их ушей дошел не вдруг,

Так сочетаньем темных слов я этих покорил ослов!

Вот доказательство того, о чем докладывать не смог:

Пусть это будет всем урок.

Поэзия есть волшебство!

Но вообще я — одинок.

И горек, брат, мне твой упрек.—

Тут шляпу взял поэт и трость.—

Я в пыльном Омбе только гость! Веди же ты меня, о брат!

Стихи иные буду рад прочесть с высоких эстакад

Вокзалов или пристаней!

О, там поэзия нужней!

С народом встретиться я рад. Иду! Пойдешь со мною,

брат?"

— "Я занят! — отвечал судья.— Пустует камера моя,

дела не могут долго ждать.

Смогу ль тебя сопровождать?"

5

В полуденный то было час.

На бойнях Омба кровь лилась.

С колбасной фабрики как раз большую партию колбас

Переносили в магазин,

И жир сочился из корзин.

Над улицами пыль плыла,

Она багровая была.

Взглянул судья из-за угла:

Где Константин?

И видит:

Он поклонниками окружен.

Вот встали на его пути и не дают ему уйти.

"Простите! Дайте мне пройти!"

Но нет. Проходу не дают. Альбомчики ему суют.