Ямбы и блямбы
На нашем литературном портале можно бесплатно читать книгу Ямбы и блямбы, Вознесенский Андрей Андреевич-- . Жанр: Поэзия. Онлайн библиотека дает возможность прочитать весь текст и даже без регистрации и СМС подтверждения на нашем литературном портале bazaknig.info.
Название: Ямбы и блямбы
Дата добавления: 16 январь 2020
Количество просмотров: 253
Ямбы и блямбы читать книгу онлайн
Ямбы и блямбы - читать бесплатно онлайн , автор Вознесенский Андрей Андреевич
Новая книга стихов большого и всегда современного поэта, составленная им самим накануне некруглого юбилея – 77-летия. Под этими нависающими над Андреем Вознесенским «двумя топорами» собраны, возможно, самые пронзительные строки нескольких последних лет – от «дай секунду мне без обезболивающего» до «нельзя вернуть любовь и жизнь, но я артист. Я повторю».
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Перейти на страницу:
До свидания, Тедди Кеннеди
Фотоциклетная поэма
Для мотоцикла есть передняя
и лунный полосатый сад.
Последняя, фотоциклетная
поэма, – с чем тебя едят?
Бессмертие – вопрос инстинкта.
И потому, как снегопад,
мои бесчисленные снимки
за мной по воздуху летят.
Вот я. Я с мамой. Я с собакой.
Со мной какой-то господин.
Разлука яблоком запахла.
Один среди моих картин.
С тобою вместе – я один.
Но жить бывает неохота.
Но и способствовать нельзя.
Что кто-то жаждет твоих фото,
чтобы выкалывать глаза.
Кто это с вами?
Сняты с кем-то?
По роже видно – ловелас.
Помилуйте! Да это ж Кеннеди!
Моя поэма – началась!
I
Два Кеннедя были плейбои и личности,
а третий отрёкся от их героичности.
Два Кеннедя были герои и бабники,
а третьему, Тедди, примера
брать не с кого.
Он просто любил протестантские
батники,
писал предисловье к стихам Вознесенского.
Поэты являют грацию.
Poets give us grace.
Горации, рации, Тагор. Рацио.
Газманов. Рацио.
Поэты не папарацци –
в этом есть прогресс.
Когда я читаю его предисловие,
выпущенное в издательстве «Дабл Дэй»,
я проникаюсь к нему любовью
и чувством общности меж людей.
В поэте есть чувство родины,
как в Америке – капитал.
Там гроздья чёрной смородины
поблескивают, как металл.
Следом шло предисловие Одена,
которое он не читал.
– Позорник и трус, –
говорит ему мафия,
портретами братьев убитых помахивая.
– Прозорливы вы, –
говорит ему женщина,
не склонная к пораженщине.
II
Он не был трусом. Элементарно.
Я Джона не видел.
Роберта знал.
В шкафах были трупы,
хранились тайно.
В Америку Роберт меня позвал.
Когда меня пинали ногами
Хрущёв с его «авторитетами»,
от Роберта к ним пришла телеграмма
о туре с университетами.
Как сделал он всё это грандиозно,
обиделись пиджаки.
И руки вздымали вверх стадионы,
как ножки запрокинутые жуки.
Жил я как все. Стишки корябал
на сквозняках твоих, Нью-Йорк.
Нью-Йорк поставил мне характер:
умей выныривать, нырок.
И попадая куром в ощип,
я изнутри познал процесс
создания героев обществ
и проституток из принцесс.
С Жаклин как раз не было сложности.
Гипнотизировал прищур.
Похожая на энэлошницу
с перерасчётом на гламур,
она была мне как заложница
лямуров и иных фигур.
Гламур сейчас есть символ пошлого.
Признаюсь, я люблю гламур.
Он точно женщина без прошлого,
одетая в блестящий сюр.
Жизнь на неё потом наложится.
Монахиня или наложница –
единство противоположностей,
как говорил мне Генри Мур.
Она, как биржевой меняла,
меняла фишки на сантим
и в результате наполняла
стихи сиянием своим.
Кто был я им?
Опальный тимуровец,
я был заклинен тогда на Жаклин.
И что говорила мне женщина, жмурясь,
казалось, я понимал один.
Однажды её на каком-то сборище
спросил я, чтоб показаться умней:
– Как вам наш Хрущёв?
– Хрущёв – чудовище.
Мы сразу же подружились с ней.
Она прошептала:
– Он нас не лапал.
Просто сердился, что водку не пью,
и грязной своею царской лапой
подкладывал мясо в тарелку мою.
Мне это всё показалось странным:
– Зачем этот шепот, и здесь?
– Ведь вы же русский, а я иностранка.
Печально, что опыт есть.
Она мне писала потом в Россию.
Это было как стриптиз.
И что-то знала и просила:
«Остерегайтесь хищных птиц.
В имениях русского эстергади,
в чистоте дедовских криниц
вас попрошу я: остерегайтесь
хищных птиц. Остерегайтесь.
Как вольные самцы и самочки,
на ваших саммитах в отеле “Ритц”
вы не теряйте русской самости.
Остерегайтесь хищных птиц».
Пускай ваш хаос не расхищен –
не станьте тварями, творцы!
Не забывайте правды хижин,
переселяясь во дворцы.
А у младшего волосы, точно сучья,
венчали думающий лоб
и шею, мощную, барсучью,
которую за жизнь нагрёб.
Он был всегда точно проснувшийся,
дышал полуоткрытый рот,
как из невидимой форсунки
потягивая кислород.
Могли принять его за увальня –
огромное созданье СМИ
со скулами на высшем уровне –
маркой Кеннедиевой семьи.
И всё: и вкус, и обоняние,
кураж непостижимых глаз –
их бешеное обаяние
обескураживало вас.
Он был людской волной сочувствия
так всенародно окружён
не только в милом Массачусетсе,
там, где профессорствовал он.
Чёрный с лиловыми губами
им никогда не помыкал.
Он новому Бараку Обаме
по-патриарши помогал.
Мы как-то обедали с ним
на Котельнической,
гостей развозил элегантный «порш»,
и Зоя, вечно беспредельничая,
варила нам интеллектуальный борщ.
Обед
– Поведайте нам, Тедди Кеннеди,
о братьях Джоне или Роберте.
Ведь их при вас почти угробили?
Читатель полон интереса.
– Есть мысль… но это не для прессы.
«Поэт не может быть скаредным», –
Гласит первая строка в газете
«Морковин Гардиан»
(типа нашего «МК»).
Мы наслаждались обедом,
подобно старым людоедам.
– Что поразило вас в обеде?
Скажите, Тедди.
– Обилье снеди. Фруктов масса.
И мясо солёное медведя
лежало в ломтях ананаса.
Лапшою на вносимом блюде
лежали вяленые люди.
– Они вкусней вчерашней леди?
Скажите, Тедди.
Мы дискутировали, музицировали,
девчонки маялись на цирлах.
– Кто был главный дискуситель?
– Ведущая Мария Ситтель [2].
– Мы в детстве были хулиганами?
Вопрос звучит неэлегантно.
Я вам отвечу на вопрос в пандан:
– А хули вам.
– Скажите лучше о Москве.
Не смотрят москвичи ТВ.
– Вчера меня дал
Первый канал.
Сегодня в метро нас никто не узнал.
– А дама в красном одеянье?
– Вы о Дайане?
Забыла где-то на диване
свой шёлковый персидский кошелёк.
– Я всё прощу, я не Шерлок.
Люблю людей. Как смог я доблестно
съесть две Владимирских области?
А также Алтайский край?
Алтай для русских – как алтарь.
Здесь об Алтае не болтай.
– А что вас, Тедди, роднит с Андреем?
– Мы от прекрасного дуреем.
Мы пиджаки ему простим.
Мы Джеки хоронили вместе.
Я помню: как-то клык моржовый
он из Якутска приволок.
Я помню ярость мажордома.
Поэт, наверное, пророк.
Большая честь с ним пить и есть.
– Где лучше жить? Там или здесь?
– Там лучше жить, здесь лучше петь.
И там и здесь Хамдамов есть.
И здесь и там
рыбный стол по четвергам.
– Способствуют ли
глобальному потеплению
Девушки из стран Балтии?
– Перед употреблением
их необходимо взбалтывать.
– Об оргиях.
– Их архаизм утомляет организм.
– Вы имеете в виду оргазм?
– Не понимаю ваш сарказм.
– За соучастие в беседе
спасибо, Тедди.
– Скажите, Тедди, – или слишком рано? –
о неземном происхожденье клана.
Не буду делать ставок очных.
Скажите, Тед, вы – энэлошник?
Тед Кеннеди:
– Полно дел срочных.
Не забывайте, я – ирландец.
Мне непонятен смерти страх.
Ирландцы, мы хохмим, горланим
и пляшем на похоронах.
Уходит.
Голос за кадром:
– Спасибо, «Морковин Гардиан».
Где запропастились кенари?
Нет красногрудых птах.
– И вам не страшно, Тедди Кеннеди,
жить под псевдонимом «Патриарх»?
– Мы живём, себя растратив,
перед вами два пути:
быть в борьбе скандальных братьев
иль в сторонку отойти.
Нету третьего пути.
Пока праведно убитые
отлеживаются в гробу,
народ делит свои обиды,
увеличивается табу.
Отвечает Тедди Кеннеди,
патриотический перегар:
– Благодарствую за пендели
и кликуху «Патриарх».
Может, третьей нет дороги.
Но я третий путь нашёл.
Это мой четвероногий,
цветаевский рабочий стол.
На стол ставлю чай и крендели.
Вы ж бегите за вином.
Я писал стихи о Кеннеди,
а написалось об ином.
Лифт
Дом без лифта. Дым без фильтра.
Без конфликта нету флирта.
Вверх. Вниз. Вниз. Вверх.
Вернись, изувер.
Лифт. Лэфт. Блеф. Лофт.
Дефолт. Во времена дефолта
не летайте самолётами «Аэрофлота».
Пейзажист Коро.
Пей за жизнь, Коро!.. о рок, орок…
Штокгаузен. Брамс. Блямс. Блямс.
Лифт похож на Нотр-Дам.
По этажам, как по годам.
Лифт стоит, как позвоночник.
Средь его гостей полночных
в клетке лифта мчится Кеннеди.
Он кумир московской челяди.
Сам, конечно, вдрабадан.
В окруженье милых дам.
Нету Кеннеди. Где Кеннеди?
Справа. Слева. Сзади. Спереди.
Неизвестность и туман.
Так случалось с ним нередко.
Без таблетки. Без розетки.
– Закусите табуреткой! –
Крикнул он и смылся в зал.
Только лифтовая сетка
Сзади. Снизу. Сверху. Спереди.
Нету Кеннеди.
Сбоку от летящей клетки,
как ужасный зоосад,
нам не видимые предки
ждут. Волнуются. Кричат.
До свидания, мистер Кеннеди!
Мой подарок к Рождеству.
Думаю, себя не клепите,
примыкая к большинству.
Ничего вы не измените
ни в себе, ни в потрохах,
до свидания, Тедди Кеннеди.
До свидания, Патриарх.
Вы хитры, как Патрикеевна.
Нам – ГУЛАГ, а вам – гуд лак?
До свидания, Патрик Кеннеди.
Ваш ирландский дог кудлат?
До свидания, братья Кеннеди!
До свидания, Джон Кеннеди!
До свидания, Роберт Кеннеди!
До свидания, Эдвард Кеннеди!
До свидания, Джеки Кеннеди!
До свидания, Жаклин!
Что уносите в небо, – лебеди?
Или журавлиный клин?
До свидания, гирлянды,
нарисованные на стенах, –
носят по двое их ирландцы,
как раненых на простынях.
До свидания, до свидания.
Малость ты меня подожди.
До свидания, святая…
Маленькая леди Ди.
До свидания, новый Кеннеди.
Наша встреча ещё впереди.
Ты, забытая мною в Ташкенте,
Господи, не приведи!
До свидания, поэма.
(Музыка Тариверди…)
Вам снятся крепкие девицы,
полуодетые в кримплен.
Ты не буди меня, мне снится
Прощание с Жаклин.
Бабочка
Она выводила меня из потёмок
салонов, выставок и могил.
Хотела скупить все мои видеомы –
я с ходу ей бабочку подарил.
Звалась она бабочкою Набокова.
Мы с лёта удивление смахнём.
Среди эмигрантского быта убогого
родился малиновый махаон.
Она его в спальню свою присобачила.
Баю-бабочку – парвеню.
Чтобы как лейбл на стеклянной баночке
глядела на Пятую авеню.
Когда через год я вернулся опять,
видеому её напрокат
для Европы дала,
меня повстречали замолкшего
чёрные зеркала.
И вновь небеса озарятся мозаикой.
Над долиной горит газолин.
Бабочка, оставшаяся без хозяйки,
стала бабочкой Жаклин.
Послесловие
Не богословская система,
не мемуарное враньё –
фотоциклетная поэма,
ты – послесловие моё.
Я выйду после написанья
с прошедшей жизнью визави,
как понимаете вы сами,
опустошённый от любви.
Как луг некошеный, роскошный.
Как направлением права,
из брошенных собак и кошек
растёт зелёная трава.
И сердце втихомолку ёкнет,
когда увижу издали,
как мной посаженные ёлки
чуть отделились от земли.
Читая Уголовный кодекс,
я понимаю, почему
мои товарищи уходят
по одному, по одному…
Я помню – мы любили группой,
но почему-то жгло глаза:
следя, как медленно по крупу
сползала мутная слеза.
Один шагаю в мирозданье.
И никогда, и никогда
я не стремился в групп-изданья.
Я – одинокая звезда.
Благодарю вас за расходы,
я через несколько минут
уйду. И никакие фото
меня обратно не вернут.
Роберт качал рассеянно
целой ещё головой,
смахивал на Есенина
падающей копной.
Как у того, играла
луна над бровью.
Думали – для рекламы,
а обернулось кровью.
Незащищённость вызова
лидеров и артистов,
прямо из телевизора
падающих на выстрел.
Перейти на страницу:
Рекомендуем к прочтению
