Пока живешь, душа, - люби!..

Они присылали нам фотографии с видами на океан, мы удивлялись качеству этой люби-

тельской цветной фотосъемки. («Кодак» в России был еще не известен).

Алексей рассказывал, что жизнь в Америке не такая уж простая. Русские эмигранты

трех волн держатся друг от друга особняком; у семьи Коротюковых больше друзей среди

американцев, чем среди русских. Ощущение ненужности, одиночества. Писатели не коти-

руются - американцам достаточно Солженицына.

Разговор переключался на детей. Мы рассказали о гибели Глеба. У Алексея и его же-

ны Ирины - своя боль, сын Тимоша. Рядом - Голливуд, зараза наркомании…

Мы поделились печалью - невозможно издать книгу Глеба. И тут Алексей сделал

нам роскошный подарок: прислал заверенные по международным стандартам права на из-

дание своего романа «Нелегко быть русским шпионом» сроком на три года (по замыслу,

гонорар от публикации должен был получить Михаил и на него издать Глеба). Думается, у

Алеши была тайная мысль: он хотел видеть опубликованным свой труд на родине.

Мы приложили титанические усилия - не ради гонорара, ради Алеши. Я перепеча-

тала роман на машинке, чтобы можно было давать на прочтение без риска утерять един-

ственный оригинал. По рекомендации ездила с рукописью в Самару. Потом появилась

77

возможность делать ксерокопии, мы рассылали их по журналам. Но журналы закрыва-

лись, отовсюду - отказ.

Алексей обещал рекомендовать стихи Миши в «Континент» и еще куда-то... Возмо-

жно, действительно что-то было напечатано. Однажды Мише в письме из Киева прислали

десять долларов. За что, мы так и не узнали, но купюру долго хранили «на счастье». Пи-

сьмо прислала знакомая нашего американского друга, которая была в Монтерее, встреча-

лась с Алексеем, он дал ей наш адрес.

Переписка с семьей Коротюковых прекратилась так же неожиданно, как и началась.

Это были самые тяжелые годы развала бывшей страны. Мы разыскивали Алешу, как мо-

гли, еще несколько лет. Полагая, что почта не ходит через океан, просили бросить письмо

в почтовый ящик США людей, которые уезжали туда. Но он больше не отозвался. Не по-

могли и друзья из Интернета…

Не мог он исчезнуть вот так, внезапно. Нет, наверное, в живых нашего Алеши... А

книга стоит на книжной полке, на титульном листе надпись:

«Михаилу Николаевичу Сопину, чья боль - моя боль. Алексей Коротюков.»

* * *

Престижные квартиры, развалюхи,

Невольные и вольные рабы,

Апостолы, герои, воры, шлюхи,

Все из нее – из классовой борьбы.

Я понял: эта страшная борьба

Плодит в душе чуму, разбой, усталость.

Взглянул в себя – там больше нет раба,

Но человека тоже не осталось...

* * *

Не знал я одежды

Достойнее лагерной робы,

И света не ведал

Светлей, чем в барачной клети.

У гроба, Россия,

Дай снять арестантскую робу.

Дай в саване вольным

Во имя твое отойти.

* * *

Много сказано – прошлого ради.

Я уверен: ему же вослед

Мы расскажем о нынешней правде,

Может быть, через семьдесят лет.

Годы бедствий уйдут вместе с нами

В край распятой любви матерей.

Наши вопли останутся снами

Ледовитых бездонных морей.

Не слыхать автоматного воя.

А в небесной осенней дали

В первый раз, погляди, без конвоя

Над отчизной летят журавли...

78

ГРЯДУЩЕЕ - КЛИНОМ

Еще в Перми Миша написал стихотворение, которое было прочитано моей подругой:

И путь мой не длинный.

И плоть моя - глина.

И слезы - озера.

Грядущее - клином.

Прошедшее - ливни

По пеплу разора...

Подруга сказала:

- Этот тот случай, когда мастерство играет против автора, потому что он пишет не от

жизни. Вот если бы это сочинил какой-нибудь автор из Латинской Америки, можно было

бы признать гениальным.

Подруга жила лакированной обложкой советского образца и не думала о том, что мы

как раз и есть Латинская Америка, только... хуже. Через несколько лет она положит парт-

билет на стол со словами:

- Никакой вины за то, что творилось в стране, у меня быть не может. Я этого не зна-

ла.

Михаил видит гораздо больше, потому что смотрит снизу вверх, а вся нелепая обще-

ственная громада на него давит. Он уже давно убеждает меня, что из тюрьмы вообще вид-

но лучше. Именно поэтому считает, что пребывание в тюрьме для осознания обществен-

ных истин для него было необходимо: «Там сгусток общественного неблагополучия. Сле-

пок нелепостей». Только вот... многовато - пятнадцать лет.

Много лет спустя он посвятит мне стихотворение:

Пора - к исходу все, к исходу -

Уму и сердцу моему

В твою тюремную свободу,

В мою свободную тюрьму...

Мне это покажется почти обидным:

- Почему это моя свобода - тюремная?

- Потому что ты тоже в зоне, только оградка подальше и вышек не видно.

И он был прав. Человек должен распрямляться и становиться свободным изнутри. И

уже в тюрьме Миша был духовно гораздо свободнее, чем я, идеологизированно воспитан-

ная.

Понять, что творится в мире, со скованными руками можно. Только вот некому. На-

род-то там... темноватый, не пробужденный. А с другой стороны - лучше и не будить, зве-

ря дикого узришь. А потому

И хлопала

Большая

Малой зоне,

Чтоб мелодичней лился

Звон оков.

Многие стихи (начиная с конца семидесятых годов) раздражают, по меркам того

времени кажутся почти оскорбительными. (Сопин вообще в течение всей последующей

поэтической биографии будет раздражать, хотя по жизни - полная противоположность).

79

Не убежать, не защититься мне

От вечного заката на окне,

От алчности персон и персонажей,

От дотов, камер,

Моргов и светлиц,

От модных тканей,

Вытканных из сажи,

От маринада чувств,

От грима лиц,

От модных морд

И от безликих мод,

Отравленных лесов, полей и вод,

От униформ,

От вечных норм на корм,

От нюхающих газ слезоточивый,

От братьев пьющих,

От неизлечимо

И беспробудно трезвых

Дураков.

Эти стихи, конечно, никто и не думает печатать, а «на кухне» говорят:

- Миша, ну откуда ты все берешь? Смотри на жизнь светлее!

Комментаторам и в голову не приходит, что здесь налицо последующая история

страны в свернутом виде. Обратимся к сегодняшнему дню. «Алчность персон и персо-

нажей?» - кто же с этим нынче спорит! Доты, камеры и морги... к сожалению, их больше

чем достаточно.

«Нюхающие газ слезоточивый» - нет, уже не газ - похлеще. Вот насчет норм на корм

и тканей из сажи - пожалуй, в начале девяностых пошли изменения в лучшую сторону, за-

граница помогла.

Просто удивительно, как поэт постоянно опережает время. Помню, я возмутились

строчками «Враги давно друзьями стали и нам на нищенство дают...»: «Друзьями, может, и стали, но что дают на нищенство - это уж слишком». А пару лет спустя Россия стала по-

лучать гуманитарную помощь от Германии.

В конце восьмидесятых годов группа вологодских писателей выступала в Череповце.

Преподавательница профтехучилища чуть не за грудки схватила Михаила после прочи-

танные перед ребятами строк:

Вы куда разбрелись,

Исторически нищие мальчики,