Не говори, о чем над урною моей
Стенаешь ты, скиталец одинокой:
Луч славы не горит над головой твоей,
Но мы равны судьбиною жестокой!..
Число ль ты хочешь знать моих сердечных ран?
Сочти небес алмазные пылинки;
По капле вымери бездонный Океан,
Пересчитай брегов его песчинки!
Пускай минувшего завеса раздрана —
Мои беды заглушены веками;
Тоска по родине со мной погребена
В чужой земле, под этими песками.
Не верят повести Овидиевых мук:
Она, как баснь, из рода в род несется,
Течет из уст молвы — и как ничтожный звук
В дали времен потомству раздается!
О, как приветствовал на Тибровых брегах
В последний раз я римскую денницу!
Как ты поспешно скрыл, Капитолийский прах.
От глаз моих всемирную столицу!
И ты исчез за ним, мой дом, мой рай земной [262],
Моих богов отеческих жилище!
Изгнанник! где твой кров? — весь мир перед тобой,—
Прости лишь ты, родное пепелище!
Но нет! и целый мир был отнят у меня:
Изгнанье там поэта ожидало,
Где воздух — снежный пар; туман — одежда дня,
Там, где земли конец или начало! [263]
Где только бранный шум иль бурь всегдашних вой
Пустынный гул далеко повторяет;
Свирепый савромат выходит на разбой,
Иль хищный гет убийство разливает! [264]
Чернее тьмы ночной был цвет моих кудрей,
Когда узрел я берег сей кремнистый;
Промчался год один — и в недре сих степей
Я побелел, как лебедь серебристый!
Вотще в гармонии Овидиевых струн
Все таинства Олимпа обитали:
Упал на их певца крушительный перун —
И в сердце вмиг все звуки замолчали!..
Когда седой мороз над кровлями трещал,
Широкий Истр недвижен становился,
И ветр, как дикий зверь, в пустыне завывал,
И смятый дуб на снежный одр катился, — [265]
По беломраморным, застынувшим водам,
Как новый ток, в час бурного волненья,
Кентавры хищные неслись в то время к нам
С огнем войны, с грозой опустошенья [266].
Душа, сим гибельным тревогам предана,
Могла ль творить, как некогда творила?
Нет! с лиры брошенной Назонова струна
На бранный лук тогда переходила [267].
И радостно поэт на смертный мчался бой,
И с жизнью вновь к изгнанью возвращался;
Придешь ли ты назад, миг вольности златой?
Иль ты навек с душою распрощался?
Узрю ль я вновь тебя, родимой кровли сень?
Увижу ль вас, отеческие боги?
И тот волшебный край, где солнце каждый день
Златит весны зеленые чертоги?
И ты, о вечный град! узрю ль у ног твоих
Простертый мир перед семью холмами,
Блеск пышных портиков и храмов золотых,
И пену струй под бронзовыми львами?
Узрю ль и тот предел, где царственный народ
Благоговел пред гласом Цицерона,
И стогны, где поднесь родимый воздух пьет,
Как жар любви, поэзию Назона?
Моя Италия! к тебе, на светлый Юг,
Помчался б я быстрей крылатой птицы;
О солнце римское! когда ж от скифских вьюг
Оттаешь ты Назоновы ресницы?
Когда… но я вотще о родине стенал!
Надежды луч над сердцем издевался;
Неумолимого я богом называл:
От грусти ум в душе поколебался!
И ты ль тюремный вопль, о странник! назовешь
Ласкательством души уничиженной?
Нет, сам терновою стезею ты идешь.
Слепой судьбы проклятьем пораженный!..
Подобно мне, ты сир и одинок меж всех
И знаешь сам хлад жизни без отрады,
Огнь сердца без тепла, и без веселья смех,
И плач без слез, и слезы без услады!
Но в гроб мой мрачного забвения печать
Вотще вклеймить мечтало вероломство —
Его завет певца престанет обличать,
Когда умрет последнее потомство!
Меж тем — пусть на земле, пред суетной толпой,
В ночи времен не гаснет солнце славы —
Пройдет ли луч его сквозь сумрак гробовой?
Моих костей коснется ль величавый?
Вотще труба молвы на безответный прах
Со всех сторон поклонников сзывает, —
Что пеплу хладному в тех громких похвалах,
За кои жизнь всечасно умирает!..
Умолк божественный — и с лирой неземной
Исчез, как луч во мгле свинцовой…
Взрывает волны ветр глухой,
На море льется блеск багровый.
Громады туч по небесам,
Как будто по морю другому,
Подобно мрачным кораблям,
К сраженью мчатся громовому.
Трепещут груды волн седых
И, как подавленные, воют, —
То не главы́ ль духов морских
Струями локонов своих,
Как серебром, всё море кроют?
Души разбойника черней,
Сошлася с бурей мгла ночная
И, как завеса гробовая,
Весь мир сокрыла от очей.
Лишь пламень молнии струистый
Другого неба свод огнистый
Откроет — и во мгле ночной
С кипящей борется волной.
Темна, как сумрачная вечность,
Она подъемлется, идет…
«Матрос! что вдалеке твой взор распознает?
Что с мачты видишь ты?» — «Я вижу бесконечность!»
«Не буря ль это, кормчий мой?
Уж через мачты море хлещет,
И пред чудовищной волной,
Как пред тираном раб немой,
Корабль твой гнется и трепещет!»
— «Ужасно!.. руль с кормой трещат,
Колеблясь, мачты изменяют,
В лоскутья парусы летят
И с буйным ветром исчезают!»
— «Вели стрелять! быть может, нас
Какой-нибудь в сей страшный час
Корабль услышит отдаленный!»
И грянул знак… и всё молчит,
Лишь море бьется и кипит,
Как тигр бросаясь разъяренный;
Лишь ветра свист, лишь бури вой,
Лишь с неба голос громовой
Толпе ответствуют смятенной [268].
«Мой кормчий, как твой бледен лик!»
— «Не ты ль дерзнул бы в этот миг,
О странник! буре улыбаться?»
— «Ты отгадал!..» Я сердцем с ней
Желал бы каждый миг сливаться;
Желал бы в бой стихий вмешаться!..
Но нет, — и громче, и сильней
Святой призыв с другого света,
Слова погибшего поэта
Теперь звучат в душе моей!
24 марта 1829