Пасхальный стол, кокетливо накрытый,
Колокола до утренней зари…
Столовые часы спокойно-деловито
Бьют час, бьют два, бьют три…
А у стола уютно на диване
Сидят втроем родители и сын,
И говорят о том, что в жизни, как в романе,
Смысл бытия везде, всегда один.
Прочь ханжество и шире путь надежде,
Пусть в жилах бьется трепетная кровь;
Повсюду царствует, и царствовала прежде,
И будет царствовать — любовь!
Сын о курсисточке мечтает безмятежно,
Ее глаза полны загадок и чудес,
И на заутрени так ласково и нежно
Она ответила: Воистину Воскрес!
Отец о той, что вот сейчас шагает,
И ждет его в саду, там, у окна,
А мать о том, кого никто не знает,
И знает лишь она одна.
Не кричите, что пали нравы,
Что наш век любит деньги и кровь,
Мы все имеем право
На маленькую любовь.
Мы все должны знать и верить,
Что кто-то в условный час
Секундами время мерит
И думает о нас.
Мы все должны чувствовать силу,
Кого-то обидев зло,
Одною улыбкой милой
Разгладить его чело.
Чьему-то приходу быть рады,
Кого-то лелеять, беречь,
Влюбленные, томные взгляды
Уметь погасить и зажечь.
Не стоит смущаться, право,
И хмурить с презреньем бровь, —
Мы все имеем право
На маленькую любовь.
Я не свяжу тебя своей любовью,
Мольбами и тоской тебя не отравлю,
Я прикоснусь рукою к изголовью
И тихо песню пропою.
Мне небом послан дар поистине проклятый —
Живую душу я в ритм песне отдаю,
И у креста любви своей распятой
Я не рыдаю, а пою.
Бал шумный догорел… У двери освещенной
Редел народ, бранились кучера…
И вместе с ночью чадной и влюбленной
Сегодня обращалось во вчера.
Предутренних небес легко алела риза
И белый пар над городом повис.
По тротуару шла усталая маркиза
И с нею ненапудренный маркиз.
Маркиза в шарфике, маркиза без кареты —
Не правда-ли печальный диссонанс?
В углах усталых рта утраченные лета
Уже вписали жизненный баланс.
Ночь быстро таяла, бледнела, уходила,
Все ярче утро крепло и цвело.
И было смутно жаль всего того, что было
И чего не было, но — быть могло.
Сумерки, слетев, сложили крылья
И зарылись в голубом снегу —
Бьют часы охрипшие с усильем,
Ровно в семь я елочку зажгу.
Обещал придти ты в этот вечер
Посидеть под елочкой вдвоем,
Точно звезды вспыхивают свечи
По одной трепещущим огнем.
Золотые вспыхивают нитки,
Льется терпкий сладкий аромат,
Дней прожитых медленные свитки
На мой зов испуганно спешат.
Милый, милый!… На высокой ветке
Не могу я сладить со свечей…
Вот зажгла! И елочка, как в сетке,
Завернулась огненной парчей.
Ты придешь, возьмешь меня за плечи
Руки руки нежно обовьют…
Весело потрескивают свечи
И часы вторую четверть бьют.
Ты теперь стал сдержанней и суше,
Не смеешься, долго не сидишь…
Господи, помилуй наши души,
Господи, обоих нас услышь.
Но давно условленный час встречи
Стрелкою обогнут часовой…
С тихим треском угасают свечи,
Нехотя и грустно, по одной.
Ночь, слетев, сложила мягко крылья
И глядит в оконный переплет…
Бьют часы охрипшие с усильем,
Все равно, теперь он не придет.
На окне слезами блещет иней
И свеча, последняя звезда,
Язычком рванулась бледно-синим
И угасла… Навсегда…
Мне чуждо яркое, шумливое, кричащее,
Весенней заросли ликующий покров…
Печаль осенних зорь и листья шелестящие,
С кокетством, мотыльков на зов судьбы летящие
Красивей и нежней махровых цветников.
Боюсь я пышного, надменного расцвета
Задорной юности, гордящейся собой,
Надломы, прозой дней затертого эстета,
Лицо красавицы, дыханьем лет задетой,
Чертят скрижали дум мучительной резьбой.
Докучен мне Расин, кимвалами бряцающий
В торжественном дворце французских королей,
Андре Шенье в цепях, на плахе погибающий
И вызов красоты толпе убийц бросающий
Мечте романтиков желанней и милей.
Последняя слеза Марии Антуанетты
Сияет пламенней Бастилии костров…
Где злобные слова и громкие декреты?
Бессмертью гибели слагают гимн поэты,
Не мишуре побед крушащих топоров.
И если нас гнетет и давит настоящее,
Мы будем прошлое в душе перебирать,
Альбомы старые… Листы их шелестящие
О жизнях прожитых трагично говорящее,
Жемчужных ангелов поникнувшая рать.
Пускай проходят дни суровой вереницей,
Не только мертвые хоронят мертвецов…
Глядят из старых рам загадочные лица
И прячут дневников атласные страницы
Признанья и мечты угаснувших отцов,
Былины звонные, и камни говорящие,
И сказки милые — цветы былых веков…
Мне чуждо яркое шумливое, кричащее, —
Печаль осенних зорь и листья шелестящие
Красивей и нежней махровых цветников.
