Сатиры

Но сквозь призму критицизма

Вдруг вопрос родится яркий:

Как у этаких, как Марков,

Нет хвостов

И клыков?

1909

К женскому съезду

Не спорьте о мужских правах, —

Все объяснимо в двух словах:

Нет прав у нас,

Как и у вас.

И если в третьей думе мы

Цветем,

Как розы средь зимы,

То благо вам —

Что вы не там.

Вы с нами пламенно ползли —

Вы с нами нынче на мели.

И вы, и мы —

Добыча тьмы.

Но мудрых нет как нет у нас,

Вовек их не было у вас,

И мы, и вы

Без головы…

Чьи сны давно уже мертвы?

Кто будет в Мекке, мы иль вы?

Ни мы, ни вы…

Ни вы, ни мы…

А в воду ужас каждый час

Толкает больше — вас иль нас?

У двух полов —

Хорош улов.

Не спорьте о мужских правах,

Все объяснимо в двух словах:

Коль пас, так пас,

Для нас и вас…

1908

К приезду французских гостей

Слава богам! Петроград посетили французские

Гости

Сладкие вести теперь повезут они в вольный

Париж:

Пышных, развесистых клюкв и медведей

На невском не видно,

Но у медведя зато французская кухня вполне.

Русский казенный оркестр гремел без препон

«марсельезу»,

В честь двух парламентских стран выпил

Французский посол, —

«гений финансов» теперь пеплом посыплет

Прическу

И с благородной тоской Милюкову портфель

Передаст!..

Где ж интендантский грабеж, реформобоязнь

И думбадзе,

Черные сотни, застой, гучковская дума и гнет?

О, безобразная ложь русских слепцов —

Эмигрантов!

Сладкую весть повезут французские гости в

Париж…

1910

Злободневность

Я сегодня всю ночь просидел до утра, —

Я испортил, волнуясь, четыре пера:

Злободневность мелькала, как бешеный хвост,

Я поймал ее, плюнул и свез на погост.

Называть наглецов наглецами, увы,

Не по силам для бедной моей головы,

Наглецы не поверят, а зрячих смешно

Убеждать в том, что зрячим известно давно.

Пуришкевич… обглоданный тухлый Гучков…

О, скорее полы натирать я готов

И с шарманкой бродить по глухим деревням,

Чем стучать погремушкой по грязным камням.

Сколько дней, золотых и потерянных дней,

Возмущались мы черствостью этих камней

И сердились, как дети, что камни не хлеб,

И громили ничтожество жалких амеб?

О, ужели пять — шесть ненавистных имен

Погрузили нас в черный, безрадостный сон?

Разве солнце погасло и дети мертвы?

Разве мы не увидим весенней травы?

Я, как страус, не раз зарывался в песок…

Но сегодня мой дух так спокойно высок…

Злободневность — гучкова и гулькина дочь —

Я с улыбкой прогнал в эту ночь.

1910

Успокоение

Больной спокоен. Спрячьте в шкап лекарства и посулы!

Зрачки потухли, впала грудь и заострились скулы.

Больной лоялен… На устах застыли крик и стоны,

С веселым карканьем над ним уже кружат вороны.

С врачей не спросят. А больной — проснется ли, бог знает!

Сознаться тяжко, но боюсь, что он уже воняет.

1910

Послания

Послание второе

Хорошо сидеть под черной смородиной,

Дышать, как буйвол, полными легкими,

Наслаждаться старой, истрепанной «Родиной»

И следить за тучками легкомысленно-легкими.

Хорошо, объедаясь ледяной простоквашею,

Смотреть с веранды глазами порочными,

Как дворник Пэтэр с кухаркой Агашею

Угощают друг друга поцелуями сочными.

Хорошо быть Агашей и дворником Пэтэром,

Без драм, без принципов, без точек зрения,

Начав с конца роман перед вечером,

Окончить утром — дуэтом храпения.

Бросаю тарелку, томлюсь и завидую,

Одеваю шляпу и галстук сиреневый

И иду в курзал на свидание с Лидою,

Худосочной курсисткой с кожей шагреневой.

Навстречу старухи мордатые, злобные,

Волочат в песке одеянья суконные,

Отвратительно–старые и отвисло–утробные,

Ползут и ползут, словно оводы сонные.

Где благородство и мудрость их старости?

Отжившее мясо в богатой материи

Заводит сатиру в ущелие ярости

И ведьм вызывает из тьмы суеверия…

А рядом юные, в прическах на валиках,

В поддельных локонах, с собачьими лицами,

Невинно шепчутся о местных скандаликах

И друг на друга косятся тигрицами.

Курзальные барышни, и жены, и матери!

Как вас не трудно смешать с проститутками,

Как мелко и тинисто в вашем фарватере,

Набитом глупостью и предрассудками…

Фальшивит музыка. С кровавой обидою

Катится солнце за море вечернее.

Встречаюсь сумрачно с курсисткою Лидою —

И власть уныния больней и безмернее…

Опять о Думе, о жизни и родине,

Опять о принципах и точках зрения…

А я вздыхаю по черной смородине

И полон желчи, и полон презрения…

1908 Гугенбург

Послание третье

  Ветерок набегающий

Шаловлив, как влюбленный прелат.

  Адмирал отдыхающий

Поливает из лейки салат.

  За зеленой оградою,

Растянувшись на пляже, как краб,

  Полицмейстер с отрадою

Из песку лепит лепит формочкой баб.

  Средь столбов с перекладиной —

Педагог на скрипучей доске

  Кормит мопса говядиной,

С назиданьем на каждом куске.

  Бюрократ в отдалении

Красит масляной краской балкон.

  Я смотрю в удивлении

И не знаю: где правда, где сон?

  Либеральную бороду

В глубочайшем раздумье щиплю…

  Кто, приученный к городу,

В этот миг не сказал бы: «я сплю»?

  Жгут сомненья унылые,

Не дают развернуться мечте —

  Эти дачники милые

В городах совершенно не те!

  Полицмейстер крамольников

Лепит там из воды и песку.

  Вместо мопсов на школьников

Педагог нагоняет тоску.

  Бюрократ черной краскою

Красит всю православную Русь..

  Но… Знакомый с развязкою —

За дальнейший рассказ не берусь.

1908

Гугенбург

Послание пятое

Вчера играло солнце

И море голубело,

И дух тянулся к солнцу,

И радовалось тело.

И люди были лучше,

И мысли были сладки —

Вчера шальное солнце

Пекло во все лопатки.

Сегодня дождь и сырость…