Последние подняли судно волны,
Машина стала, чинно мы сошли.
Серели ветхие строения вдали
Над чащей мелкорослой и безмолвной.
Все были молчаливы и покорны,
Был вверен чуждой воле каждый час.
Со звоном, я поднялся без усилья.
Послушники толпой проходят черной,
Везде кресты, скуфейки, грубых ряс
Подолы развеваются как крылья.
Окурен ладаном иконостас,
И сладко так стоять с надеждой робкой
В оцепененье, в чутком забытьи.
А вышел я — березы, воробьи,
Столы простые с нищею похлебкой.
Прибрежные отлогие холмы
Я посетил под лепеты прибоя.
И в легкой лодке он причалил стоя.
Сошлись так просто и спокойно мы.
Он был меня нежнее и моложе.
Как часто, позже, — он, бывало, спит,
Кровавый сжав в руке александрит, —
К нему склонялся тайно я на ложе.
Такому лику чужды страх и стыд!
Такие кудри и румяный рот
И щек овал бывают у кокоток!
Но карий взор и прям и дивно кроток,
И сладостно меня к нему влечет.
Какие дни настали и недели!
Он пел, а я садился за рояль,
И, как наполненный вином хрусталь,
Весельем песни чувственным звенели.
Мы посещали вместе рестораны,
Где вся богема до утра толклась,
Где знали все его, и полупьяный
Он часто мне рассказывал про Вас.
Вы кажетесь мне старой в двадцать два,
Хотя пленительно и гибко тело,
От Вас незримо прелесть отлетела,
В объятьях Вы вздыхаете едва, —
И необычным я горю огнем.
Он выпил Вашу легкость, Вашу радость,
Но тайная мне в Вас открылась сладость,
Слова, движенья — все твердит о нем!
Мы миновали остров Голодай,
На веслах я, он с песней на руле.
Прозрачный с небом слился моря край,
Без рябины, в немом и мертвом штиле.
Все спало на военном корабле;
Неслись на Стрелку лишь автомобили,
И вкрадчив был ночной бестенный май.
Он смолк, и я в безбрежности эфира,
Спиной к нему, высматривал Кронштадт.
Уж к северу продвинулся закат,
И стало вдруг невесело и сыро.
Я вспомнил годы книг и отреченья, —
Так редко посещал теперь я храм.
Поднялась глухо скорбь к моим устам,
Запретные узнавшим наслажденья.
Вдруг слабый плеск, и словно оборвалось
Во мне родное что-то: он исчез!
На финском берегу купался лес,
В воде эфирной таял неба край.
«Прощай» я крикнул. Тихо отозвалось
Мне эхом жалостным: прощай, прощай!