2
Суждено горячо и прощально
повторять заклинаньем одно:
нет, несбыточно, нереально,
невозможно, исключено…
Этих детских колен оголенность,
лед весенний и запах цветка…
Недозволенная влюбленность —
наваждение, астма, тоска.
То ли это судьба ополчается,
то ли нету ничьей вины…
Если в жизни не получается,
хоть стихи получаться должны.
Комом в горле слова, что не сказаны,
но зато не заказаны сны…
Если руки накрепко связаны,
значит, крылья пробиться должны.
«…но пуля Дантеса…»
* * *
…но пуля Дантеса
на смену поэта повергнутого
на сцену вызвала Лермонтова —
такая вот пьеса.
Но что за финал,
когда не нашлось современника
спросить с того соплеменника,
что руку на своего
поднимал!
И с тех пор уже
не от француза
погибала русская муза…
Роль
Защитилась тогда от поэта,
отстояла себя…
Гору лет
после выстрела из пистолета
перешла —
продолжения нет.
Защитилась,
себя отстояла,
родилась, мол, актрисой на свет,
но актриса тогда почему-то
за минуту,
за четверть минуты
до финала
в лицо не узнала
настоящую роль…
Застрелился поэт.
Говорили потом:
ухватился
за отказ — в оправданье себе,
застрелился поэт,
уклонился
от того, что чернело в судьбе,
упредил середину тридцатых,
с женским именем гибель связал,
написал он, что нет виноватых,
отчего погибал —
не узнал,
потому в полный рост, как бывало,
молодой, упоенный Москвой,
он на площади
весь из металла
с непокрытой стоит головой,
но в глазах у нее
и сегодня:
дымка пороха… стон…
и опять —
с пулей в сердце
он голову поднял,
смотрит,
силится что-то сказать…
«Они любили друг друга…»
* * *
Они любили друг друга
и оба с собою покончили…
Правда, он застрелился почти на глазах у другой,
а она полстолетья еще погодила
и многих еще любила,
но все-таки верно лишь то, что в стихах:
Маяковский и Лиля.
«Стариковский семейный досуг…»
* * *
Стариковский семейный досуг
ставит ту же пластинку на круг.
Ах, какая привычная мука
повторяться от звука до звука,
завтра снова вчерашняя скука,
лишь бы только не помнить, что вдруг —
та последняя в мире разлука…
«Страсть не зря укротилась…»
* * *
Страсть не зря укротилась —
Горек привкус предела.
Будущее укоротилось,
Сущее потускнело.
Оно и в зное и в стуже
Все хуже, по мнению старцев.
Не спорь.
Мир становится хуже,
Чтоб легче с ним было расстаться.
«Ожил в сумерках магнитофон…»
* * *
Ожил в сумерках магнитофон,
ленту старую сводит судорога,
воскресает веселая сутолока,
хохот, тост, хрусталя перезвон,
голоса…
словно чертик из ящика,
прямо в комнату — праздничный час.
Чудеса! Только в то настоящее
не пускают из этого нас.
Там не ведают все, что последует.
Мы-то знаем.
Пускать нас не следует.
Еще раз прокрути,
еще раз…
«Пространства и времени нет…»
* * *
Пространства и времени нет
для памяти.
Память — арена,
где вольно направленный свет
из тьмы вырывает мгновенно
любой по желанью сюжет.
Но старость — обратная смена,
и детство, как купол вселенной,
свободной от боли и бед,
растет и встает постепенно
над жизнью, над сценою лет.
«Ты умнеешь год от году…»
* * *
Ты умнеешь год от году,
постигая жизнь с исподу,
недоверием к восходу
обставляешь свой уход.
Эта мудрость — не поется,
поздней правдою зовется,
в срок просроченный дается,
впрок живущим не идет.
Это выгоревший уголь,
наступление песка,
эта мудрость — жизни убыль,
белый холод ледника.