СквозьК...

Константин Кедров, Валерия Нарбикова, Елена Кацюба

М., ДООС, Издательство Р.Элинина, 2005

Дизайн обложки: Виктор Корольков

Дизайн книги: ЯKrasnovsky

Презентация книги состоялась в TV Галерее Посмотреть видео

---------------------------------------------------------------------------------------------

Жан де Лафонтен

«La Cigale et la Fourmi».

Цикада и муравьиха

— Я пела днем и ночью и не хотела спать.

— Ты пела? Очень мило. Теперь учись плясать.

(перевод А. Марчук).

«День и ночь, не обессудьте,

Песни пела всем, кто рядом».

«Если так, я очень рада!

Вот теперь и потанцуйте!»

(перевод Н. Табатчиковой).

И.А.Крылов

Стрекоза и муравей

"Ты все пела? Это дело:

Так поди же, попляши!"

Константин Кедров

Земля леТЕЛА

по законам ТЕЛА

а стрекоза леТЕЛА

как хоТЕЛА

* * *

Квитанция, которую я получил

полыхает закатом

там солнечная печать

надо доверять только вечности по субботам

все остальное время лучше не доверять

Неостановленная кровь обратно не принимается

Окна настежь и все напрасно

две дани времен две отгадки

одна направо одна налево

Д О О С

Добровольное Общество Охраны Стрекоз

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------

Виллем Г.Вестстейн

Профессор славистики

Нидерланды

Песня становится делом. Новая поэзия в Москве

Еще в 1984 году, метаметафористы разбились на две подгруппы, вернее сказать, три поэта сознательно отделились от группы, получившей такое название. С тех пор они основали собственную поэтическую ячейку. Лидером ее был и до сих пор остается темпераментный и чрезвычайно активный Константин Кедров, рядом с которым еще два поэта — Елена Кацюба и Людмила Ходынская.

Группа, которая сложилась под его влиянием, получила название ДООС и расшифровывается как "Добровольное Об­щество Охраны Стрекоз".

Для Кедрова и его группы важно не только то, что собственно означает ДООС в полной форме и в сокращении, но и определенные ассоциации, которые рождает само звукосоче­тание. В одной из своих программных статей-деклараций о ДООСе Кедров указывает на созвучие между названием ДООС и китайским словом Дао. Таким образом возникает соотношение с "эстетическим учением даосийских монахов, которые презирали немощь человеческого земного ума, неспособного прозреть бо­жественный план Создателя вселенной". Это высказывание со­держит различные аспекты, которые имеют непосредственную связь с концепцией ДООСа. Одним из таких аспектов является понимание мира на более высоком, нежели рациональный, уровне. Язык, слова, по крайней мере слова в поэзии выявляют подчас скрытые связи между предметами. Поэтому благодаря поэзии можно гораздо глубже понять мир, нежели чем путем его логического постижения.

Звучание слова играет при этом решающую роль. "Значе­ние стихотворения для нас неразрывно связано со звуком, на самом деле восемьдесят процентов содержания несет в себе звук". Значение, придаваемое звучанию слова, объясняет и увлечение ДООСа анаграммой. Когда слово произносится, можно, как утверждают они, сразу на слух различить в нем другое, скрытое значение. Так слово vrede (мир) заключает в себе rede (речь, разум). При этом речь идет не о бытовой реальности, а о реальности космоса. Повседневность банальна и не стоит изуче­ния и описания. ДООС предпочитает высказываться на более высоком уровне, который позволяет создаваемым языком значе­ниям и ассоциациям вызвать к жизни космические, аналогич­ные Дзен ощущения. Космическое находит адекватное словес­ное выражение, когда говорит на своем языке, некоем "звездном эсперанто"

Члены группы пишут не для широкой публики, их текс­ты, по выражению Кедрова, являются "комментарием к велико­му молчанию космоса, либо комментарием к отсутствующему тексту". Этот комментарий заслуживает, чтобы к нему прис­лушаться.

 Сокращенный перевод с голландского Светланы Князьковой

-------------------------------------------------------------------------------------------------

Константин Кедров

Иероглиф над прудом

Я не могу читать, вернее, перечитывать прозу Леры спокойно и отстраненно, потому что в этих прусто-джойсовско-набоковских речитативах весь наш стрекозино-доосовский, хотел сказать – быт, но быта не было. Была вечная жизнь, и она осталась в Лерином языке, повторяющем прозрачную кальку стрекозиных крыльев в полете.

Мы бродили по Царицынским прудам, именно по прудам, а не по мостикам и аллеям. Мы жили в Царицынском дворце без крыши, напоминающем Мюр и Мерилиз, он же ЦУМ, по которому мы тоже бродили. А зачем бродили, если денег все равно не  было, а те, что были, периодически воплощались в портвейн «Агдам» или «777» (Три семерки). Были, конечно, и другие вина, но у ноги Алексея Толстого напротив церкви, где зачем-то венчался Пушкин, а потом был склад химреактивов, мы пили только «Три семерки» или «Агдам». Открытие бутылки Агдама с помощью чугунной обуви советского графа было делом чести. Не разбить, а именно открыть. Граф на все это смотрел с чугунным прищуром. Он и сам был не прочь отхлебнуть «Агдама». ДООС тогда еще никак не назывался, а потом стал называться «семья».

Однажды я повел Леру в Коломенский храм. Лера была на службе впервые и очень удивлялась. «Ну, пошли», – сказала она через пять минут. Но я сообщил, что еще через пять минут откроют Царские Врата, а потом пообещал что-то еще, и так мы продержались до конца Всенощной. Мне очень хотелось, чтобы Лера увидела всю Всенощную, и Лера увидела и на всю жизнь запомнила, что очень горели ноги.

Потом Лера приносила свою прозу, и там все, о чем мы говорили, было зачем-то расписано на голоса персонажей. Первое время я даже обижался: почему это какой-то Додостоевский и Тоестьлстой говорят моим голосом и зачем моя комната на Артековской улице вдруг перенесена в Царицынский дворец. А потом я уже и сам забыл, где тут я, где не я, и кто что говорил и где это было. И только тогда записи Леры превратились для меня в прозу. Ах, Лера, Лера, зачем ты отдала мои слова другим? Да ладно бы только слова, а то ведь еще и чувства, и мысли. И лицо, и одежду, и пенсне. Нет, пенсне и очков у меня не было. И монокля, и лорнета, и телескопа. Но однажды мы были с Лерой в «алюминиевой жопе планетария», и я показал Лере Вегу. Там было много других звезд, но Лере почему-то понадобилась именно Вега. Лера была в Литинституте на моих лекциях по теории метакода. Я придумал слово «метакод» и обозначил этим словом тайный код звездного неба. А потом я придумал метаметафору и ДООС (Добровольное общество охраны стрекоз).

В ДООСе было три стрекозы: Галя – Лера – Лена. Лера – Галя пошла к мавзолею кататься с горки и вывихнула ногу. Я до сих пор не пойму, где там горка. А потом Галя поехала на этюды в Торжок и повредила позвоночник. Потом она танцевала в гипсовом корсете в своей доосской квартире на Грановского. Квартира была громадная, из пяти комнат, с камином. В камине мы жгли пластмассовые самолетики и еще страницу за страницей поэмы Симонова про любовь, где у них ничего не получилось. И еще роскошные стулья, которые остались от выселенных соседей. Соседи уехали в какое-то мифическое Алешкино, а стулья остались на Галиных картинах. И в моей поэме «Венский стул». Боже, чего мы только не жгли в камине. А Лера сочинила устный роман про Евгения Цемент и Татьяну Стрежень – смесь романа Гладкова с чем-то еще. Потом взорвался Чернобыль, и выселение прекратилось.

Лера готовилась к госэкзамену и читала роман Федора Абрамова «Дом». Когда ей стало совсем тяжело, она позвонила мне и говорит: «Я читаю роман этого, как его, «Дом». Ой, я вся в крови. Ой, это я ухо до крови ногтем расковыряла. Ой, весь «Дом» в крови».