СквозьК...

Я. Вот у нас тут висит изречение Горького: «Писатель не няня своей души, а мировое чувствилище». Пушкинист. По смыслу все верно, что это за слово «чувствилище» и по аналогии с чем образовано? Я. Влагалище. Пушкинист. Вот именно, писатель – мировое влагалище. Как-то не ай-яй-яй. Ректор. Мы так далеко зайдем и, как сказал наш студент, «обогáтим» русский язык. Пушкинист.  Вот и занимайся с ними! Ректор. И будем заниматься. Заменим сочинение изложением. Пушкинист. Да он и изложение не напишет. Ректор. Тогда диктант. Пушкинист. Да он и диктант не напишет. Ректор. А вы по слогам диктуйте: ма-ма, па-па. Пушкинист. А он напишет «попа». Ректор. Не будем рубить сук, на котором сидим. У нас многонациональный вуз. Помните, Расул Гамзатов к нам пришел в калошах на босу ногу. Пушкинист. А вышел в лаковых штиблетах. Вот что значит иметь хорошего переводчика. Парторг. Ну, за дерьмо собачье! Кирпотин.  Это вы в каком смысле? Парторг. За дерьмо, которое, надеюсь, за нас убрали. Я. А где же прокуратор из КГБ? Кирпотин.  Этого никто никогда не знает. И не узнает. Профорг. Нет, я все-таки пойду ломиком поработаю. Пушкинист. Да, поработайте там за нас, а мы за вас выпьем. Я. За дерьмо собачье! То есть я хотел сказать, за Ленина. Парторг. Ах, молодежь, молодежь… Пушкинист. Кругом дерьмо, одно дерьмо. Как можно так засрать мемориальный бульвар! Это как в мемуарах Кутузова: «Как вы победили французов, Михаил Илларионович?» Кутузов. Сбоку нас рать, Спереди нас рать, Сзади нас рать, И битвою мать Россия была спасена. Не хвались, идучи на рать, А хвались, идучи с рати. Пушкинист. А все-таки Белый мудрил, мудрил, а потом взял да и написал «Пепел», как Некрасов: Мать Россия, о родина злая, Кто же так подшутил над тобой? Я. Какая разница между ЦК и ЧК? Парторг. В ЦК цыкают. Профорг. А в ЧК чикают. Кирпотин. С вами недолго и загреметь. Ректор. Ну, как, все еще убираете? Пушкинист. Уже все убрали. А где же куратор? Ректор. Приходил. Ушел. Очень благодарил. Всем доволен. Налейте и мне, пожалуй. Пушкинист. За Ленина! Ректор. Засрали всю страну собачьим дерьмом, а мы убирай. Я. Тогда за всю страну. Ректор. И за наш институт. Парторг.  Я вот из Парижа книжку привез, Бердяева. Тут сказано, что в России есть что-то бабье. Пушкинист. Как же вас сквозь таможню с Бердяевым пропустили? Парторг. А я в трусах спрятал. Я. Так ведь трусов нет нигде. Профорг. Потому и нет, что в них все Бердяева прячут. Бердяев. В русском человеке есть что-то бабье. Обожание военных, преклонение перед диктаторами. Я. А нельзя ли вывести породу собак, которые не гадят? Пушкинист. И человека, который не ест. Циолковский. Со временем люди научатся, как бабочки, выделять пыльцу и питаться светом от солнца. Пушкинист. А кто же будет собачье дерьмо на ленинских субботниках убирать? Я. А субботников не будет. И Ленина не будет. Будем порхать, как бабочки, и выделять пыльцу.

  Вешатель

И вышел вешатель вешать. И вот одного он повесил вкривь, а другого вкось, а третьего прямо. И все сказали: «Раньше он вешал вкривь и вкось, а теперь он вешает прямо». Но от этого никому не легче: ни тем, кого он повесил, ни тем, для кого он повесил. Ни тому, кого он повесил вкось, ни тому, кого он повесил вкривь, ни тому, кого он повесил прямо. И никто не сказал спасибо вешателю за его нелегкий труд. А ведь он так старался повесить прямо.

Кафедра

Шкловский. Закройте форточку. Дует. Я старик, могу простудиться и получить бог Ван Гон, сегодня сезон – Сезанн». Сегодня сезон – Бахтин. Хорошо. Но когда Бахтин пишет, что у Дон Кихота голова, а у Санчо зад, я вспоминаю, что у Санчо тоже голова. Мы – футуристы. Нас на мякине не проведешь. Это теперь здесь институт, а раньше было воспаление легких. У нас, у футуристов была пословица Маяковского: «Вчера сезон – наш кафе поэтов. Где у вас туалет? Вот тут, возле этого унитаза стоял столик, и мы с Маяковским говорили о будущем. Ведь мы – футуристы. Футуризм – будущее. Но даже мы не могли представить, что на месте, где мы сидим, потомки поставят толчок.

Я. И тут я подумал, а что возведут потомки на месте нынешнего толчка? Может, памятник ворчащему Шкловскому с палкой, поднятой вверх, а может… Впрочем, кто их знает, этих потомков. Восемнадцать лет я работал на кафедре, в комнате, где родился Герцен. Я сидел на мемориальном диване в мемориальной комнате и думал, что Герцен при самом пылком воображении вряд ли мог представить кафедру русской литературы и речи, которые там будут звучать. Есть фильм «Никто не хотел умирать». Я бы назвал эту кафедру «Никто не хотел убирать». Но убирать меня было поручено новому зав. кафедрой из Воронежа, никому не ведомому Основину. Кирпотина к тому времени отправили на пенсию. Но почему-то я не могу представить себе заседание кафедры без Валерия Яковлевича. Пусть он тоже будет.

Основин. Будем откровенны. Как сказал ректор, «органы, которые призваны следить за политическим и идеологическим климатом страны, с тревогой говорят о лекциях Константина Александровича».

Кирпотин. Мы были на публичной лекции, просматривали планы, кроме того, все не раз посещали занятия Константина Александровича. Его лекции увлекательны, иногда спорны, но ничего супротивного в них не просматривается. Пусть те, кто имеют претензии к нашему преподавателю, четко сформулируют, что они имеют в виду.

Основин. Дело в том, что, по их утверждению, наш студент из Липецка якобы под влиянием лекций Константина Александровича уверовал в Бога. Но это еще не все. Он вышел из партии. На самом деле это сейчас происходит везде и всюду – перестройка. Однако списывают на нас.

Кирпотин. Я атеист и марксист.

Я. Но в мировой-то разум вы верите?

Кирпотин. Скорее в мировое безумие.

Пушкинист. Я и раньше предупреждал, что у вас есть крупные методологические ошибки.

Я. Слово «методологические» Пушкинист произнес почти по слогам. Дело в том, что для отстранения от преподавания могут быть только два повода: уголовное преступление или методологические ошибки.

Пушкинист. И вообще, есть в вашем облике, и внутреннем и внешнем, что-то, что противоречит статусу преподавателя нашего института. Примите это от меня после 17 лет преподавания.

Я. Это не обсуждение, а правеж!

Кирпотин. Вы молоды и не знаете, что такое настоящая проработка. Слава Богу, сейчас другие времена. От ошибок никто не застрахован. Я думаю, что Константин Александрович извлечет должный урок из случившегося и в следующем учебном году усилит методологию. А мы все ему в этом поможем.

Основин. Может, не надо «методологические»? Напишем просто – неточности.

Пушкинист. Согласен, но только мое замечание обязательно обозначить в протоколе… Помню, когда мы вошли в Берлин, началось массовое бегство офицеров и солдат в американскую зону. Первое время это было легко и просто. А потом стали хватать. И схватили моего приятеля. Он уже из окна намылился прыгнуть, но кто-то настучал… (Л ожится в гроб). Эх, молодежь, молодежь. Это ведь только в песне поется:  Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой.

Основин( ложится в гроб). Слава Богу, мне за это заседание влепили выговор по партийной линии, и вообще мне осталось жить полтора года.

Кирпотин( ложась в гроб). Странно, но я проживу дольше всех, до 93 лет. Я мар-р-рксист, хотя Маркс и Энгельс ошиблись в прогнозах на будущее и в отношении религии. Без Христа невозможно понять историю. Вернее без Христа не было бы вообще никакой истории. Меня научил этому Достоевский.

Я. Прав Кирпотин, без Христа не может быть никакой истории, кроме истории с Берлиозом на Патриарших прудах.