Повести. Пьесы (СИ)

Дарья накинула халат, вышла в коридор и набрала номер. Ночь, конечно, первый час — ну и что? Спит так спит, три гудка подождет и повесит трубку.

Ждать, однако, не пришлось, отозвались сразу. Голос был хриплый спросонья, но ответ разумный и даже деловой:

— Пузырев слушает!

— Георгий Николаевич? — спросила она, чтобы дать ему время очухаться.

— Да, я.

— Не разбудила?

— Ничего. А кто говорит?

— Что ж знакомых-то забываешь? — машинально укорила Дарья, но тут же ей стало стыдно дешевой среди ночи словесной игры, и она объяснила: — Помнишь, на вечере знакомств танцевали?

— Даша, что ли? — почти крикнул он.

— Ну.

— Здорово, что позвонила, — обрадовался он.

— Вот — позвонила.

— А я ждал, — сказал он серьезно, — очень ждал.

— Ну вот видишь — позвонила.

Сейчас ей было приятно, что хоть кто-то ее ждал, хоть такой нелепый мужичонка.

— Ты когда бываешь свободна? — спросил он.

Дарья, помолчав, ответила:

— Жор, да ни к чему все это. Я ведь так позвонила. Нашла вот карточку твою и позвонила. Так что извини…

— Постой! — крикнул он.

— Чего?

— Постой. Не вешай трубку, ладно?

В голосе его был почти страх, и Дарью это тронуло: тоже ведь человек, ждет, надеется. В конце концов, ростик свой не сам же выбирал.

— Ну, не вешаю, — сказала она, — а чего?

— Дай мне твой телефон, а?

— Зачем?

— Я хочу тебя видеть.

— А хочешь видеть, так зачем телефон? Бери такси и приезжай. Ты же богатый.

— Сейчас?

— Ну.

— Адрес какой?

Он спросил это так сразу, что Дарья поняла — действительно приедет. А вот нужно ли ей, чтобы приехал, — этого она пока не знала.

— А чего делать будем?

— Поговорим, — сказал он серьезно. Никакого второго смысла в голосе не ощущалось.

— Только у меня вина нету, чай один, — полушуткой предупредила она.

— А вот это меня не волнует, — сказал Жора, — я вообще не пью.

Он опять спросил адрес, и Дарья назвала.

Что ж, раз уж так вышло, пускай приезжает. Чаю попить.

Она забыла предупредить, чтобы не звонил, не тревожил старух. Пришлось приоткрыть входную дверь и вслушиваться в шаги на лестнице.

Щуплый мужичонка взбежал на третий этаж так быстро, и щеки его были так чисто выбриты, и галстучек так аккуратно повязан, что Дарья поняла — чаем обойдется. Заслужил мужик, какой ни есть, а человек. Пусть хоть он порадуется.

Мужичонка при малых габаритах оказался бойким, аж заходился от страсти. Дарья сперва не принимала его всерьез, но в конце концов и она зажглась. Когда лежала рядом в темноте, она спросила:

— За что ты баб так не любишь?

Он ответил хмуро:

— А их не за что любить.

— И меня?

— Ты хоть на человека похожа.

Дарья зажгла ночничок. Полежали молча, и Жора вдруг сказал:

— Если родишь, я тебе пять тысяч дам. Три сразу, а на две расписку напишу.

— Ну и ну! — изумилась Дарья. — Только крупными бумажками, я мелкие не люблю.

Жора шутку не принял, вообще мужичонка был положительный. Дарье стало его совсем уж жалко: в наше время без смеха разве проживешь? Потому и мрачный, и дерганый.

Она любила мужиков крупных, массивных. И трудно было воспринимать как мужское лежащее рядом щуплое тельце, и странным казались касания маленьких легких рук. Но человек, в эту жуткую ночь избавивший ее от одиночества, имел право на благодарность…

Потом, умиротворенный, он проговорил с надеждой:

— А хорошо бы, ты прямо сейчас забеременела.

— Это еще зачем?

— Родила бы.

— Размечтался! — хмыкнула Дарья. — И думать забудь. Если что, аборт сделаю.

— Тебе же надо ребенка, — глухо напомнил он.

— Мало ли чего надо… — она махнула ладонью по его жестким волосенкам и сказала как бы в шутку, но твердо — Ты же рыжий. Уж рожать, так не от рыжего.

И тут же ей ожгло щеку. От неожиданности она крикнула шепотом:

— Ты что, спятил?

Мужичонка рывком сел на постели, губы его тряслись.

— Сука! — выдавил он с жалобной ненавистью. — Мразь! — он снова замахнулся, но не ударил.

— Да ты чего? — удивленно и испуганно пыталась урезонить его Дарья, на всякий случай защищаясь локтем. — Ты чего? Я же шучу.

— Сука! — крикнул он и вдруг, отвернувшись, заплакал.

— Жора, ну ты чего? Чего ты? — забормотала Дарья.

На пощечину она почти не обиделась, уже выработалось что-то вроде привычки: почему-то получилось так, что время от времени ее били. Когда это случилось в первый раз, она с возмущением побежала к Надин. Та, выслушав подробности, повздыхав, успокоила: «Плюнь и забудь. Ничего не поделаешь, бить тебя будут. Не часто, но будут». «За что?» — ошарашенно спросила Дарья. «Я так думаю, за дело», — ответила Надин. И права оказалась — случаев таких было не много, но были. И всякий раз, обдумав происшедшее, Дарья с огорчением убеждалась, что — за дело…

— Жор, ну чего ты, — все успокаивала она, — шутка же. Ты что, шуток не понимаешь?

Мужичонка зло обернулся к ней:

— А я их не хочу понимать! Подлые у тебя шутки. Сволочные. Я честный человек, поняла? Я копейки чужой в жизни не взял. Мне красть незачем, я зарабатываю. Я мастер, поняла? Специалист!

— Да я что, против? — защищалась Дарья, совсем сбитая с толку.

Он продолжал, не слушая, с гневом и болью:

— От подонка рожать можно, от вора можно, от гада. А от рыжего нельзя, да?

— Да шучу же я! — почти в голос крикнула Дарья, уже не думая о бабках за стеной. — Шутка это! Юмор!

— Мне ваш юмор вонючий с детства вот так! — полоснул ладонью по горлу Жора. Торопясь, он натянул трусы на тощие ягодицы и стал надевать рубаху. Уже застегнув, вспомнил про майку, попытался сорвать рубаху через голову. Пуговица отлетела, слабо стукнула об пол.

— Ну куда ты? — попыталась остановить Дарья.

— Туда!

— Ну погоди. Пуговицу хоть пришью.

— Дома пришью.

— Да вот у меня и иголка, — убеждала Дарья, схватив со столика коробку для ниток, — ну чего ты, ей-богу? Обиделся?

Он не ответил, но не протестовал, когда она потянула рубаху у него из рук.

— Обиделся, — вздохнула Дарья. — Ну, виновата, сорвалось по-глупому. Да только не злись. Ну хочешь — ударь.

— Чего это мне тебя бить, я не шпана, — сказал мужичонка. Он сидел, свесив ноги с постели, со штанами в руках.

— Да не торопись ты, — сказала Дарья, — полежи лучше, отдохни. А я пока чайник поставлю, У меня варенье есть.

— Нужно мне твое варенье… — проворчал мужичонка, но штаны отложил.

Дарья накинула халатик и побежала на кухню ставить чай.

ЧУЖОЙ ВАГОН

Давно уже, лет десять назад, познакомился я в Москве с компанией лилипуток.

Вообще-то были они обыкновенные девчонки, десятиклассницы. А лилипутками я прозвал их сам для себя за малый возраст. Они, все шестеро, учились в одном классе и дружили уже порядочно — года четыре, наверное.

Началось наше знакомство случайно как, в принципе, все на свете и начинается.

Как-то на дне рождения у приятельницы заметил я два свежих лица. Не свежих новых, а просто свежих, румяных, с гладкой кожицей и глазами, блестящими не по какой-то особой причине, а просто от удовольствия жить.

Попали сюда девчонки мимоходом, и одна вскоре ушла. А другая, соседка нашей именинницы, осталась.

Произнесли необходимые тосты, выпили необходимые рюмки, и пошла вечеринка обычной колеёй. Начались разговоры про искусство, про политику и про то, куда идет человечество — по части прогнозов на двадцать первый век все мы были большие специалисты.

А румяная девочка сидела себе в углу на стуле, сидела прямо, руки на коленях — и слушала. В нужный момент, без всяких просьб, уносила на кухню тарелки, приносила чай — словом, вела себя как младшая соседка, скромная и воспитанная.

Потом уже, когда прощались, я дал ей свой телефон и сказал, что хочу поговорить.

Мне и хотелось с ней именно поговорить, просто поговорить, ничего больше, и она, умница, сразу и точно это поняла.