Дядя Веня

Вот ты говоришь: «дело»… Вроде ты прав — не будь этого, жизнь просто превращается в какое-то нелепое дерганье. Только знаешь — и дело ведь не спасает. Иной раз остановишься, посмотришь — а дело ли это? А надо ли оно кому-нибудь? А есть ли в нем действительный смысл? И, знаешь — нету. Нету.

Телегин (насмешливо). Быть или не быть?

Астров. Нету. Ищешь его, смысл этот драгоценный, разгребаешь скрывшую его кучу всякой пакости, глупости, абсурда, шкурничества, мелких личных амбиций… — Нету. И тогда уже становится совсем непонятно — зачем она, вся эта суета?

Телегин. Вот в чем вопрос!

Войницкий. Видишь ли, Мишаня, есть в нас что-то неправильное. В корне. Воспитание, что ли, дурацкое? Вот, взгляни хоть на Илюху. Ему все эти переживания непонятны, как танку — пианино. А, Илья?

Телегин. Конечно. Зачем дурью маяться? По мне так это все — чистая философия, то есть, к жизни отношения не имеет.

Войницкий (Астрову). О! Слышал? Не имеет…

Телегин. Конечно. «Дело»… «шмело»… Чушь все это. Я лично живу чтобы получать удовольствие. А иначе зачем? Что я — фраер?

Войницкий. Ну уж нет. Кто-кто, а уж фраер-то ты конечно — нет. Не в пример доктору Астрову.

Телегин. А чего это вы, Вениамин Михайлович, на меня так смотрите, и нос морщите, как будто я тут воздух испортил? Я что-то не то сказал? Что же плохого в том, чтобы радость в жизни искать? Это что — законом каким запрещено? На вас посмотреть — так вы будто нарочно радоваться не хотите, всякие горести на себя наваливаете, разочарования, депрессии и тому подобное. А кто ж вам велит это делать? Жили бы себе, да радовались. И точка. Как я, к примеру.

Войницкий. Ну и чему же ты, к примеру, радуешься? Ну-ка, открой глаза нам, фраерам ушастым. Чему? Ну?

Телегин (озадаченно). Ну как это? Это ж ясно… женщины, еда вкусная, вино хорошее, с ребятами собраться… мотоцикл… виды природы всякие… да мало ли?

Войницкий. Все?

Телегин. А этого, что — мало? Да на каждый отдельный пункт всей жизни не хватит. Женщин-то вон сколько разных… и еды, и вин… Всего ни за что не перепробуешь, хоть до ста двадцати доживи. Просто не успеешь.

Астров. А, может, он прав, Веня?

Входит Леночка.

Леночка. Привет, мальчики. Что это вы тут расшумелись, людям спать не даете? Э-э… да вы, я смотрю, уже чуть тепленькие… А дамам тут тоже наливают?

Войницкий (галантно). А як же… (качаясь, встает; кланяется; падает, встает снова) О жрица любви! О чудный храм земных наслаждений! Тебя-то нам и не хватало, жизненных радостей вместилище! Чудище! Влагалище!

Леночка (хихикает). И не стыдно так набраться? Доктор! Зачем вы так Вениамина Михайловича споили? Нехорошо…

Войницкий. Леночка, дорогая, помогите нам решить небольшую проблемку… с поисками… э-э-э… смысла жизни. Нам тут Илья-пророк глаза раскрыл. (декламирует) «Разверзлись вещие глазницы как у испуганной орлицы.»

Оказывается, надо радоваться жизни, Леночка! Вот ведь какая штука! Кто бы мог подумать! Давайте радоваться вместе, вы и я. Давайте?

Леночка (хихикает). Какой вы странный сегодня… ну давайте.

Войницкий. Где будем радоваться? Давайте, прямо тут, на тахте. А мои более молодые коллеги проинспектируют — правильно ли я вас радую и, соответственно, радуюсь сам… Годится? (подходит к Леночке и кладет ей руки на плечи)

Леночка (возмущенно отталкивает его). Да что это с вами? Ничего себе шуточки!

Войницкий (отходит от нее, разочарованно). Ну вот — опять двойка… Видишь, Илюша? А ты говоришь — радоваться… женщины…

(Леночке) А вот скажите, ненаглядная, отчего я вам не подошел? Староват? Некрасив?

Леночка (берет стакан из рук Астрова и забирается с ногами в кресло). Да нет. Просто вы меня не возбуждаете.

Войницкий. Отчего же, о демон страсти?

Леночка. Отчего… отчего… не знаю. Не возбуждаете и все! (важно) Я вот недавно один журнал читала — так там был список того, что женщин возбуждает. Хотите я вам принесу? Почитайте, сами все поймете.

Войницкий. Гм… ну а своими словами, радость моя? Из ваших прелестных уст я скорее усвою… Ну?

Леночка (все так же значительно). Женщину, уважаемый Вениамин Михайлович, прежде всего возбуждает общественно-экономический статус клиента.

Астров. Кого?

Леночка. Клиента.

Астров. Вы, видимо, имеете в виду — партнера?

Леночка (нетерпеливо). Клиента… партнера… какая разница! Главное, чтобы человек был с положением.

Астров. Это — с деньгами, что ли?

Леночка. Ну и это, конечно. Бабки никогда не мешают. Хотя бабки тут все-таки — не главное. Главное — положение.

Войницкий. Во как! Что ты на это скажешь, Илья-пророк?

Телегин. А чего вы хотите чтоб я сказал?

Войницкий. Да ничего я не хочу. Я просто обращаю твое внимание на новый параметр, который привнесла наша ученая консультантка фрау Серебрякова в твою безупречную жизненную модель. Положение! Статус! Это, оказывается, самостоятельная ценность — помимо перечисленных тобою мотоциклов, жратвы, постели и выпивки. А? Согласен?

Телегин (неохотно). Согласен — не согласен… Домой пора, вот что. Михаил Львович, вы когда поедете?

Войницкий (прерывая его). А коли согласен, то нечего старших учить, салага нестеганный. Потому что, если статус — самостоятельная ценность, то мы возвращаемся к тем же проклятым вопросам о деле и о смысле, а твои любимые попки, грудки и мотоциклы отходят на второй план. Понимаешь ли ты это, господин студент?

Пауза.

Астров. И впрямь, пора ехать, Веня. Завтра у меня с восьми прием в поликлинике… Илюха, пошли, я тебя подброшу.

Леночка (разочарованно). Ну вот… Куда же вы, доктор? Я-то думала — посидим, побалдеем…

Астров. В другой раз, Леночка. Кстати, как там у меня со статусом? Возбуждает женщину?

Леночка. Ваш статус вполне… возбуждабельный.

Астров. О! Жизнь прожита не зря! (поет) «Кипит наш статус возбужденный и в смертный бой вести готов!» Илюха! Уходим. Веня, иди спать, не напивайся.

Леночка (встает). Я вас провожу.

Уходят.

Войницкий (оставшись один, вслед ушедшим). А как же посошок на дорожку? Эх… Ну ладно, мне больше достанется (пьет)

Статус ее мой не возбуждает… Надо же… Устами блудницы глаголет истина. Знала бы она, как меня он не возбуждает, мой статус. Статус… статус…

Возвращается Астров.

Астров. Опять чемоданчик забыл… (берет свой врачебный кейс)

Войницкий. Подожди, Миша. Подожди минутку.

Астров. Ну, что тебе, мученик?

Войницкий. Вот ты говоришь — может, прав он, молодой этот бычок, в своей святой простоте…

Астров. Да ладно тебе, Веня, не заводись опять. Поздно уже, ехать надо.

Войницкий (останавливает его резким движением руки). Подожди. Это важно.

Пауза

Я с молодости помню одну фразу из Иова: «Человек рождается на страдание, как искры — чтобы устремляться ввысь». Красиво, правда? Но не в красоте дело. Главное-то дело — в том, что мы росли на этом принципе — с самых младых ногтей… Все эти Достоевские, вся эта христианщина, весь этот культ страдания, культ мученичества… Бр-р-р… Для российского интеллигента страдание — благо. Он к звездам непременно сквозь тернии прорывается — а иначе, без терний, — какие же это звезды?.. Вот и я, грешный, так думал. А тут, как иврит подучил, полез в Танах — прочитать свою любимую путеводную фразу в оригинале. И что ты думаешь? Все не так! Враки! Передернул лукавый переводчик!