Дядя Веня

Войницкий. …Ленина знает.

Серебряков (озадаченно). Какого Ленина, Веня? При чем тут Ленин? Или ты опять паясничаешь?

Войницкий. Здесь каждый камень Ленина знает! Слезайте уже с трибуны, герр активист. Или с броневика… уж не знаю, на что вы там в настоящий момент взгромоздились.

Телегин. Опа! Дискуссия возобновляется! Раунд сто девяносто восьмой. В красном углу ринга — практический сионист-поселенец Вениамин Михайлович Войницкий; в левом — борец-теоретик, ныне германско-подданный Але…

Соня (прерывает его). Илья, заткнись, а? Папа, выпьешь чаю?

Серебряков. Спасибо, Сонечка. Я, пожалуй, буду пить чай в комнате. У меня на сегодня намечено уйма работы. Лена, можно тебя на минутку? (уходит с Леночкой. Соня идет за ними)

Марина (кряхтя, встает и начинает ставить на поднос чашку, тарелку и пр.). Ну вот, пожалуйста. В комнате… Отчего нельзя со всеми, за столом? (уходит, унося поднос).

Астров. И в самом деле, Веня, нехорошо. Ну что ты на него накидываешься? Он ведь гость все-таки.

Войницкий. Да бесит меня он, понимаешь ты или нет? Фальшь эта непролазная… «древняя земля»… «великие предки»… фу ты ну ты… Что ж наш сионист-то великий сбежал с этой «древней земли»? И не куда-нибудь, заметь, — в Германию, где, как он выражается, «каждый камень» кровью нашей полит? И не просто сбежал, а еще и живет там на немецкие подачки? Как ему там кусок хлеба в горло лезет? Это ведь не просто кусок хлеба. Они ведь этим куском свои грехи старые выкупают — мол, я тебе, еврею, хлеб, а ты мне, немцу, — индульгенцию. Сожрал? Ну все, теперь мы квиты… Тьфу, пакость!

Телегин. Вениамин Михайлович, вас послушать, так в Германию теперь и шагу не ступи. Глупость какая-то… Я там был — страна красивая. И дешево, не то что у лягушатников. А кроме того, знаете ли вы, сколько туда в последние годы нашего брата понабежало? Что ж они все — предатели?

Войницкий. Знаю, Илюша, знаю. Да только одно дело — светоч нравственности, герр Серебряков и совсем другое — такие несмышленные телята, как ты. Телята хотя бы про «неизбывный дух» не распространяются. Они этот «неизбывный дух» на дух не переносят. Жрут себе белые сосиски с пивом и в ус не дуют.

Телегин. А хоть бы и так. Ну кайфую я от ихнего пива… что ж тут преступного? Вы вон чуть не каждый день водку глушите… это что — лучше?

Астров. Да погоди ты Илюша… Не обижайся, — видишь, барин не в духе. Веня, хватит, а? Илье-то за что досталось?

Войницкий (кивает). И вправду, не за что… Ты уж меня прости, братишка, это я так, в запале…

Астров. Ты лучше скажи, на каком необитаемом острове твой отставной диссидент такую кралю отхватил? Насколько она его младше? Втрое? Вчетверо?

Войницкий (мрачно). Вдвое… И при чем тут необитаемый остров?

Астров. Да при том, что только на необитаемом острове такая баба может клюнуть на такого престарелого шибздика. Ты только глянь на нее. Одна походка чего стоит… Как она ногу тянет! Огонь-баба. А бедра…

Телегин. А сиськи…

Войницкий. А морды ваши пошлые… Слушать тошно.

Астров. Ладно, Илюха, бьем отбой. Щадя нежные чувства общественности, о прочем умолчим. Однако вопрос остается открытым: что она в нем нашла?

Войницкий. Э-э, Миша, сразу видно, что ты терапевт, а не психолог. Знал бы ты, какой успех у женщин был у нашего гусара во все времена его многотрудной деятельности! Да что говорить… видел бы ты мою сестренку в ее девятнадцать лет, когда она на него, стервеца, запала. Умница, красавица… светла, как вешнее утро… Чем он ее купил? Хотя тогда, двадцать лет назад, был у него эдакий романтический ореол мученика, диссидента, мыслителя… прямо венец терновый… или лавровый?.. а может, — хреновый?.. а может, и то, и другое, и третье вместе… А уж венки он носить умел!

Астров. Кстати, кто их тогда познакомил? Уж не ты ли?

Войницкий. Я, я, я, — чудило грешное. Эй, Илья! Тебе сколько лет?

Телегин. Двадцать пять.

Войницкий. Уже не первой свежести… Все равно, слушай: не дай тебе Бог впасть в грех поклонения лже-пророку. Потому что за это не только тебе придется по гроб жизни расплачиваться, но и всем близким твоим — сестрам, братьям, родителям, детям — всем, до пятого колена! Как я в него верил тогда! Да и как было не поверить, на том-то фоне!

Входит Мария Борисовна с книгой, садится и читает.

Войницкий. Ты, Миша, наверное, уже забыл, каково оно было в тогдашнем спертом брежневском террариуме, где можно было только ползать, где воздуху свежего — ни глотка, одна усталая ложь, протухшая от многолетнего употребления. Рот разинешь — вдох сделать, а тебе туда — хоп — кусок дерьма заместо кислорода… знай свое место! Ужас… Причем даже ужас какой-то скучный, серятина, пошлость…

Астров. Знаешь, по-моему, ты слегка перегибаешь. Что-то ты сегодня склонен к преувеличениям. Разве не было в той эпохе своей прелести? Вспомни, сколько, к примеру, было у нас свободного времени. Свободы, точно, не было; но свободного времени — тоннами. Что тогда на работе делали? Кто-нибудь вообще тогда работал? Делай что хочешь — хошь читай, хошь козла забивай, хошь — свежую медсестру в каптерке окучивай… Еще и платили за это; немного, спору нет, зато регулярно… А дни здоровья… дни здоровья помнишь? Пьянки эти грандиозные? Эх, золотые были денечки… А поездки в колхоз? Ляжешь, бывало, на борозде, спиной к земле-матушке, дыхнешь в небо свежим перегаром; солнышко светит, птички поют, трактор урчит… красота! Стакан в лоб вбил, и никаких тебе забот — ни арабов, ни евреев, ни эфиопов… Не то что сейчас — сплошные гонки по вертикали — кто скорее в рай попадет.

Мария Борисовна (смеется). Чем вы мне нравитесь Миша, так это вашим оптимизмом. Ах, если бы Веня умел так радоваться жизни, как это делаете вы! Ну что ты рукой на меня машешь? Измучал уже всех хандрой своей бесконечной…

Телегин (садится на качели и начинает настраиваеть гитару). Вот-вот! Плюньте вы на все это, Вениамин Михайлович. Не стоит того. Как говорил мой сержант, каждой собаке — свое «бонзо». (поет) «О, позабудь былые увлеченья, не верь, не верь обману красоты…»

Где-то в доме звонит телефон. Никто на террасе не двигается с места.

Мария Борисовна. Ну!.. Кто-нибудь возьмет трубку?

Звонки прекращаются; на террасу с трубкой в руке выходит Леночка. Она подходит к Астрову вплотную, почти касаясь его грудью.

Леночка (жеманно). Миша, это вас. Женский голос…

Астров (с досадой). Ну вот! Разыскали все-таки. Уже и мобильник отключил, так нет, вычислили… (берет трубку) Алло! Да. Да. Да. Что? Еще раз, я вас плохо слышу… Да. Кашель есть? При чем тут каша? Я не спрашиваю, ест ли он кашу, с этим обратитесь к диетологу; я спрашиваю, есть ли у него кашель? Да. Да. Хорошо, я буду минут через двадцать. Не за что. (нажимает кнопку, заканчивая разговор) Ну не может быть выходного у человека! Где тут мой кейс? (оглядывается)

Леночка. Он в салоне, Миша. (берет Астрова под руку) Пойдемте, я вам покажу.

Мария Борисовна. Возвращайтесь обедать, Миша.

Астров. Да уж не знаю… Боюсь, поздно уже будет. Посмотрим. Всем привет.

Леночка и Астров уходят. Навстречу им входит Соня. Она подходит к Телегину и садится рядом с ним на качели. Они разговаривают вполголоса, отдельно от остальных.

Соня. Сыграй-ка мне что-нибудь, зайчик.

Телегин (ударяя по струнам). I want you!

Соня (смеется). Не сейчас, золотко.