Маков цвет

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Арсений Ильич.

Соня.

Бланк.

Евдокимовна.

Петр Петрович Львов.

Борис — сын его, поручик гвардейского полка. Нервный, озабоченно-растерянный.

Доктор Чижов — военный врач, подчиненный Львова. Выхоленный, самодовольный.

Котков — военный фельдшер.

Дорофеев — денщик. В генеральском сюртуке, без погон и светлых пуговиц.

Денщики — вестовые.

Казенная квартира генерала Львова в Петербурге. Мало жилая комната, не то одна из гостиных, не то читальня. Утро. На столе лекарства, вообще склад лечебных вещей, которые не хотят держать в комнате больного. Налево дверь в комнату, где лежит Андрей. Перед дверью ширма.

Соня, затем денщик Дорофеев.

Соня (выходит из комнаты больного, в белом фартуке; голова повязана белым платком, как у сестры милосердия. Копошится у стола. Смотрит спиртовую лампочку. Звонит в электрический звонок. Приходит денщик). Принесите спирту (Приготовляет шприц. Денщик возвращается со спиртом). Генерал дома?

Денщик. Так точно.

Соня. У него есть кто-нибудь?

Денщик. Полковник Павловский с докладом.

Соня. Давно?

Денщик. Да уж с полчаса.

Соня. Вот что, Дорофеев. Как только приедет доктор, доложите генералу.

Денщик. Слушаюсь.

Уходит. Соня идет к больному. Некоторое время сцена пуста. Входит Бланк.

Бланк (ходит взад и вперед по комнате. Останавливается у дверей больного, прислушивается. Наконец стучит в дверь. Оттуда голос Сони: «Сейчас», затем выходит Соня). Ну что, как?

Соня. Плохо. Страшный упадок сил, А доктор нейдет. Да ничего он сделать не может.

Бланк. В памяти?

Соня. Всю ночь не спал. Сказал, что хочет видеть папу и маму. С тех пор, как вчера утром привезли, только и беспокоился, как бы они не узнали. Все шутил, говорил, что нынешние пули не ядовитые. А ночью сразу перемена.

Бланк. А доктор что говорит?

Соня. Да я уж знаю. Вижу, что плохо. Ведь столько раненых на моих руках перебывало.

Бланк. Я всегда этого боялся, Софья Арсеньевна. Это легко было предвидеть. С тех пор, как он от вас уехал, ясно было, что может этим кончится. Тяжело очень, но у вас есть мужество, я уверен, что вы и не то еще перенесете.

Соня. Мы с вами много говорили об Андрее, чуяли беду, но ведь от этого не легче.

Бланк. Я любил Андрея… Сила-то какая безрезультатно гибнет… Эх. просто сдерживаться трудно иногда, негодование так и подступает… Ну… надо владеть собою.

Соня. Вы говорите… безрезультатно… какое жестокое слово! Если уж Андрей погиб даром…

Бланк (живо). Я этого не говорил… Он погиб даром в том смысле, что не успел сделать всего, что мог бы…

Соня. Все равно. Но если Андрей не то сделал, то мы-то, ничего не делающие, глядящие на это, мы-то что? Да как мы смеем? Боже мой!.. Боже мой!.. Бланк, мне кажется иногда, что я с ума схожу. И теперь здесь, этот умирающий… Он мне говорил в последний раз… Я помню, помню… звал меня… Ну, я не пошла… у себя осталась. А Борис не остался. Тоже поехал, туда же, куда Андрей… Только Борис, только Борис… вы понимаете?

Бланк. Я-то понимаю, а вот вы еще недавно этого не понимали. А уж раз поняли, так здесь не останетесь. Может быть, и не совсем туда уйдете, куда вас Андрей звал, туда, может быть, и не надо. Там много истерики, много романтизма… Здесь-то, во всяком случае, не останетесь. Андрей вам не простил бы этого.

Соня. Да, да, не простил бы. Милый, светлый… Трудно мне, Бланк, не оставляйте меня.

Бланк. Возьмите себя в руки. Не надо нерв теперь. А что Андрей вот здесь-то оказался… Это действительно… фальшь какая-то.

Соня. Ложь это, ложь страшная! Ну, я не буду, вы правы, надо быть спокойнее. Надо с твердостью. (Помолчав). Идемте к нему.

Уходят к больному.

Доктор. Это бывает. Ведь когда стреляют, об асептике не думают. Хотя нынешние пули, благодаря никелевой оболочке, дают рану довольно чистую, не рваную, а все-таки ни за что ручаться нельзя. Да у него и верхушка легкого задета.

Генерал. Мое-то положеньице. Чижик, дорогой, каково? Ведь он слово с Бориса взял, чтоб ничего матери не говорить. Вот уж сутки он у нас, а ни сестра, ни Арсений Ильич ничего не знают. Соня им что-то наврала, сказала, что у подруги в Царском.

Доктор. Так-с. А скажите, ваше превосходительство, ему первую повязку скоро наложили?

Генерал. Где уж! Сын сам видел, как он упал. Да пока извозчика добыл, пока что, пока доктор приехал, часов шесть добрых и прошло.

Доктор. Так-с. Еще счастливая случайность, что Борис Петрович сразу узнал кузена. Так-с. Ну, поглядим. Вчера он был хорош, и температура невысокая. Не следовало его привозить только, лучше бы в Москве оставили. Переезд ему пользы не принес.

Генерал. Ну что ж теперь говорить. Умолял Бориса. На Пресне это было. Тоже и Бориса-то положение неудобное. К себе повез, а вечером сюда. Да ведь с какими трудами. Со служебным поездом, поезда ведь не ходят. Спасибо полковому командиру. Ради сестры все устроил.

Доктор (дискретно смеется). Да, все же как-никак офицер бунтовщика вез. Ну, да дело тут кровное… Только вот, ваше превосходительство, не знаю как еще обернется, первая повязка иной раз весь роман… Нельзя ли нам Софью Арсеньевну вызвать?

Генерал. Что? Вы думаете, плохо? Мы сейчас ее (идет к двери, но Соня выходит).

Доктор. Ну, как дела? Я сейчас, вот только обогреюсь, а то я с холоду.

Соня (генералу). Дядя, он хочет, чтоб дали знать… Чтобы папа с мамой приехали.

Доктор. Вы инъекцию сделали? Пульс какой?

Соня. Плохой. Зайдите к нему.

Генерал. Хочет? А как ему?

Соня (доктору). Пойдемте.

Борис. Андрею хуже?

Генерал. Да вот. Чижик пошел… Говорит, не следовало привозить из Москвы. А главное, сегодня сам отца с матерью пожелал…

Борис. Пожелал? Как же это? Значит, предупредить надо? Что это, Господи? Да неужели умирает?

Генерал. Постой, погоди. Сейчас вот Чижик… и Соничка выйдет.

Борис. А Соня что? И кто там? Бланк этот там?

Генерал. Не знаю я, должно быть, там.

Борис. Вы думаете, папа, — умрет?

Генерал. Да отвяжись ты! Ничего я не знаю!

Борис. Я вез его, папа, я тоже ничего не думал. То есть, не то что умрет или не умрет, а что это так все ужасно выйдет. Я даже объяснить не могу, но вы сами, папа, должны чувствовать…

Генерал. Да про что ты?

Борис. А про то, что, кажется, я достаточно видел Соню сестрой милосердия, и вместе мы тогда были, а теперь она точно пленная, в неприятельском лагере за своими пленными ухаживает…

Генерал. Да какая же она пленная?

Борис. Ну, нелепость какая-то выходит, и я говорю нелепость. А теперь еще умрет Андрей… Разве мы тут виноваты? Что же мне, не подбирать его было? Не привозить? Да уж если так, если кого-нибудь обвинят…

Генерал. Никто никого, дружок мой, не обвиняет. Все виноваты. Ты успокойся. Соне тяжело. А чья где вина — не нам разбирать…

Борис. Не нам? А кому же? Ну, в Мукдене война, ужасы… Ну, там не до разборок, а просто мы все тупым безумием обезумели. Сумасшедшие много могут вынести: больше здоровых. И отлично. А теперь ведь не Мукден… Не обезуметь же?

Генерал. Я под Мукденом не был, а что тут у нас почище Мукдена завелось — это иной раз и придет в голову. Пустяков я этих о безумии знать не хочу, а поменьше рассуждать бы следовало бы. Все равно ни до чего не дорассуждаешься.

Борис. Нет, я не могу. Пусть она мне лучше прямо скажет, что думает…

Генерал. Да ничего она не думает. Не до того, тут брата спасать надо. Да и кто тут кого понимает? На то уж пошло, что никто не знает, куда ему кинуться. Вот все Япония, Япония. А тут, брат, без всякой Японии одна Россия, не Россия, а вулкан какой-то, ну, и пляши, правой ли, левой ли ногой, после разберут.