Кориолан

Возьмись ты быть ходатаем за Рим,

Язык твой ловкий мог бы сделать больше,

Чем наше наспех набранное войско.

Нет, в это я мешаться не желаю.

Молю тебя, ступай к нему!

Зачем?

Чтоб хоть увидеть, не пойдет ли Риму

На пользу ваша дружба.

Ну, а если

Меня он, как Коминия, прогонит,

Не выслушав, и я вернусь,

Презреньем друга тяжко оскорбленный?

Ну, что тогда?

Тогда отчизна будет

За добрые намеренья твои

Признательна тебе.

Что ж, попытаюсь.

Я думаю, что выслушан им буду,

Хоть на Коминия глядел он косо

И прикусив губу. Как это горько!

Но, может быть, пришел к нему Коминий,

Когда он был не в духе, не обедал?

Ведь если в жилах пусто, кровь не греет,

То нам не в радость даже солнце утром

И скупы мы на деньги и прощенье.

Но если кровеносные каналы

Наполнены у нас вином и пищей,

То мы душою кротче, чем в часы,

Когда постимся, как жрецы. Я лучше

Дождусь, пока обед его смягчит,

А уж потом примусь просить.

Путь к доброте его тебе известен,

И ты не заплутаешь.

Будь что будет,

А то, что будет, я узнаю скоро.

Попробую.

(Уходит.)

Не станет даже слушать

Его Кориолан.

Ты так уверен?

Да я же видел: он сидит в палатке,

Весь раззолоченный, глаза сверкают

Так, словно Рим предать огню хотят.

Он жалость заточил в тюрьму обиды.

Когда пред ним я преклонил колени,

Он процедил мне: «Встань!» — и отослал

Меня рукой безмолвною, а после

Уведомил меня письмом о том,

Что может сделать и чего не может,

Поскольку связан клятвой, данной вольскам. 13

Итак, одна у нас надежда —

Достойные его жена и мать,

Которые, как слышал я, решили

Молить его о жалости к отчизне.

Идем. Упросим их поторопиться.

Уходят.

СЦЕНА 2

У входа в лагерь вольсков под Римом.

На постах стоят часовые. К ним подходит Менений.

Стой! Ты откуда взялся?

Стой! Назад!

Хвалю: вы хорошо несете службу.

Но я сановник, и с Кориоланом

У нас дела.

Откуда ты?

Из Рима.

Назад! Не хочет вождь о Риме слышать.

Скорей твой Рим сгорит, чем ты с вождем

Поговоришь.

Любезные мои,

Когда ваш вождь рассказывал при вас

О Риме и своих друзьях, ручаюсь,

Меня упоминал он. Я — Менений.

А все ж — назад! И с именем таким

Тебе здесь ходу нет.

Послушай, малый,

Твой вождь меня любил. Я был той книгой,

Где летопись велась его деяньям.

Читали в ней сограждане о славе

Его бессмертной, хоть отчасти мною

Преувеличенной, затем что я

Друзьям (а он меж ними первым был)

Воздать по правде должное старался,

Но слишком уносился вдаль порой,

Как шар, который пущен по дорожке

С обманчивым наклоном и длиною,

И уснащал хвалу крупицей лжи.

Поэтому дай мне пройти, приятель.

Честное слово, налги ты ему в похвалу столько же, сколько слов в свою собственную честь наговорил, я и тогда не пропустил бы тебя. Нет, даже если бы ложь, как целомудрие, считалась добродетелью. Поэтому — назад!

Да пойми ты, приятель: меня зовут Менений, и я всегда был сторонником твоего вождя.

Вернее, лжецом, который, как ты сам уверяешь, вечно про него небылицы сочинял. Зато я обязан резать правду, раз уж состою у него на службе. Поэтому заявляю тебе: не пропущу. Назад!

Ты мне хоть скажи, обедал он или не обедал. Пока он не пообедал, я лучше с ним говорить не буду.

Ты — римлянин, не так ли?

Да, как и твой вождь.

Значит, ты должен был бы ненавидеть Рим, как и он. На что ты надеешься? Вы сначала вытолкали за ворота лучшего вашего защитника, отдали врагу свой собственный щит, чтоб угодить бессмысленной черни, а теперь думаете, что хныканье ваших старух, сложенные руки ваших дочерей да плаксивые мольбы выживших из ума старикашек, вроде тебя, спасут вас от его мести. Уж не собрался ли ты своим немощным дыханием задуть огонь, который вот-вот охватит ваш город? Не тут-то было! Поэтому — назад! Вернись в Рим, пусть там к казни готовятся. Вы все осуждены. Наш вождь поклялся, что пощады никому не будет.

Ты полегче! Если бы твой начальник знал, что я здесь, он бы меня принял с уважением.

Поди ты. Мой начальник тебя и знать не знает.