Солдат Иван Бровкин

Неожиданно забор, не выдержав тяжести, падает на птичник. Ваня падает на землю.

По двору разлетается птица; кудахчут куры, гогочут гуси.

Ваня вскакивает.

В зубах у собаки остается большой клок его брюк.

Ваня бежит сломя голову. За ним с громким лаем несётся собака.

На двор выбегает Коротеев, за ним — Самохвалов.

Неистово лает собака, кудахчут куры, гогочут гуси.

Мычит в хлеву перепуганная корова.

— Воры! Воры! — кричит Самохвалов.

Ваня бежит дворами, ловко перепрыгивая через заборы. Со всех сторон несётся лай собак.

На крыльце дома, в котором помещается правление колхоза, дремлет старик сторож с охотничьим ружьем в руках. Услышав крик Самохвалова: «Воры! Воры!»— он вскакивает с места.

А Ваня в это время перепрыгивает через забор и бежит вдоль улицы.

Сторож, увидев спрыгнувшего с забора и бегущего по улице человека, кричит ему вдогонку:

— Стой! Стой! — и стреляет в воздух.

В избе Бровкиных. В первой комнате за швейной машиной сидит мать Вани — Евдокия Макаровна, худая, маленькая женщина средних лет. Услышав выстрел, она перестаёт шить, прислушивается и недоумевающе пожимает плечами.

Неожиданно распахивается дверь, и в комнату вбегает Ваня с гармонью в руках; волосы его взъерошены, рубашка порвана.

Увидев взволнованного сына, мать вскакивает с места и испуганно спрашивает:

— Что? Что с тобой?

— Ничего… ничего… — скороговоркой отвечает Ваня.

— Кто стрелял?

— Не знаю… Ты только не волнуйся, — отвечает сын и прислушивается.

— Тебя ранили? — вскрикивает мать и бросается к сыну.

У поваленного забора дома Коротеева собрались привлечённые шумом колхозники.

По-прежнему неистово лает собака.

Любаша, уже лёжа в постели, со страхом прислушивается к крикам, доносящимся со двора.

— Вот оно… Вещественное доказательство! — победоносно произносит Самохвалов, поднимая с земли клок от брюк Вани.

Коротеев, взяв у него из рук обрывок материи, внимательно разглядывает его, потом, бросив взгляд на открытое окно в комнате дочери, сразу догадывается, в чём дело.

— Непутёвый Ваня! Его работа — ясное дело! Его паспорт, — ехидно говорит девушка с капризными губами.

Злой Коротеев быстро поворачивается и идёт по залитой лунным светом деревенской улице. За ним идут все присутствующие. Горячие споры продолжаются на ходу.

— И как ему, обормоту, не стыдно! — укоризненно говорит женщина средних лет с бегающими глазками заядлой сплетницы. — До чего парень докатился — на воровство пошёл!

— Нехорошо гусей воровать, — назидательно говорит Самохвалов. — Птица эта шумливая… с ней хлопот не оберёшься, — серьёзным тоном добавляет он.

— Зачем Ване гуси? Он к Любаше пробирался, — шёпотом говорит один из парней, идущий рядом с Самохваловым.

Услышав имя Любаши, Самохвалов кричит:

— Начал с гусей, а потом и до лошадей доберётся!

— Сроду у нас в деревне воров не было, — качая головой, говорит седая женщина.

— Если воров нет, зачем держать собак? — спрашивает Самохвалов. — Они только против воров и действуют. Иначе одни накладные расходы.

— Собаки — это так… для порядка, — неуверенно отвечает какой-то старик.

— Знаю я эти порядки! — ехидно улыбается Самохвалов. — Слава богу, что собака голос подала, иначе завтра Ваня Бровкин отвёз бы гусей на базар. И поминай как звали!

— Совсем повредился парень. А всё от лени, от безделья это, — беседуют между собой женщины, идущие за Коротеевым.

— Никогда не поверю, что Ваня пришёл воровать! — убеждённо говорит один из колхозников.

— А зачем к гусям лез? — спрашивает Самохвалов. — Гуси только для питания и пригодны. С ними песни не споёшь!

— Он не к гусям, а к гусыне пристраивался, — ухмыляется один из парней.

Любаша в своей комнате. Она сидит на кровати и с волнением прислушивается к удаляющемуся шуму.

Входит Елизавета Никитична, включает свет и сердито смотрит на дочь.

— Чего в темноте прячешься? Ну говори, что вы там натворили?

Уткнувшись головой в подушку, Любаша расплакалась. Выражение лица Елизаветы Никитичны смягчается, она садится на кровать и, обнимая дочь, с мягкой укоризной говорит:

— А ведь завтра над нами вся деревня будет смеяться.

— Ну и пусть! — всё ещё плача, но уже, как всегда, капризно отвечает Любаша.

— Бездельник он, дочка. Не пара он тебе.

— А мне всё равно, какой он, — отвечает дочь и, прижавшись головой к матери, шёпотом добавляет: — Люблю я его.

Елизавета Никитична с досадой качает головой и, гладя рукой голову дочери, вздыхает.

— Горе ты моё горюшко…

Всё ещё сердитый Коротеев быстрыми шагами молча идёт по улице. За ним еле поспевают Самохвалов и остальные.

Разбуженные шумом, просыпаются колхозники и, выбегая на улицу, недоумевающе спрашивают:

— Что такое? Почему стреляют?

— Воры!

— Какие воры?

— Обыкновенные.

— Ваня непутёвый к председательским гусям подбирался, — нарочито громко, чтобы все слышали, говорит Самохвалов.

— Эй ты, бухгалтер! — грозно наступает на Самохвалова какой-то парень. — Заткнись, иначе я не поручусь за твоё здоровье!

— Отстань от него! — тянет парня за рукав девушка.

У Бровкиных. Ваня слышит доносящиеся с улицы крики людей. Он нервно шепчет:

— Пропал… Идут…

Мать прислушивается к шуму и, догадавшись, в чём дело, сразу свирепеет.

— Я им покажу!

Она поворачивается, чтобы выбежать на улицу, но Ваня хватает её за руку.

— Не твоё это дело, мама, не вмешивайся.

— Как это не моё дело? — не унимается Евдокия Макаровна. — Чего они за тобой гоняются, как за каким-нибудь преступником? Я им…

— Подожди, мама, — удерживает её Ваня. — Я забор сломал.

— Какой забор? — удивляется Бровкина.

— Председательский, — со вздохом отвечает Ваня.

Евдокия Макаровна молча разводит руками и садится. После небольшой паузы, укоризненно качая головой, произносит:

— Разве мало других заборов? Зачем именно председательский, сынок? — И со вздохом добавляет: — Горе ты моё горюшко…

Ваня смотрит в открытое окно. Мимо идут колхозники. Повернули к крыльцу Бровкиных. Слышен громкий стук в дверь. Ваня ложится на кровать и накрывается одеялом.

У крыльца стоит Коротеев и громко стучит в дверь. За дверью слышен голос Евдокии Макаровны:

— Кто там?

— Это я. Коротеев, открой, Евдокия!

Евдокия Макаровна открывает дверь.

— Что случилось, Тимофей Кондратьевич?

— Где Ваня?

— Дома. Кажется, спит.

Коротеев без приглашения входит в дом. За ним — Самохвалов и несколько колхозников. Остальные ждут на улице. В первой комнате вспыхивает свет. Коротеев видит: на стуле разбросана одежда, на полу мокрые от росы сапоги, на столе лежит гармонь.

— Что случилось? — спрашивает мать.

— Он у председателя забор сломал, — отвечает один из колхозников.

— Будет вам! Он ведь у меня непьющий.

— А зачем гуси гоготали? — иронически замечает Самохвалов.

Коротеев берёт со стула брюки Вани и внимательно их разглядывает. Сзади огромная дыра.

— Аполлинарий Петрович! — обращается он к Самохвалову. — Приложи.

Самохвалов с готовностью прикладывает клок материи к брюкам Вани.

— Полное совпадение! — восклицает он. — Криминал. А вы говорили, что гуси тут, так сказать, ни при чём.

— Новые брюки, только что купила! — сокрушается Евдокия Макаровна.

Коротеев решительно распахивает дверь в комнату Вани.

Ваня, повернувшись лицом к стене, лежит, укрывшись одеялом.

Коротеев, подойдя к кровати, останавливается и громко спрашивает:

— Тебе ничего не снится?

Молчание.

Коротеев садится на стул.