Марфа-посадница или Плач по Великому Новгороду

ПАЛАЧ. Вот ищет ремесла – надежного!

ХОЛМСКИЙ. Эк изыски! Ори.

ОТРОК. Орал с отцом. В огне погибли все.

ХОЛМСКИЙ. Тогда воюй – надежней дело есть ли?

ОТРОК. Не всякому дано.

ХОЛМСКИЙ. Тогда молись! (Брадатому.) Где пленники?

БРАДАТЫЙ. В притворе. Явить?

ХОЛМСКИЙ. Явлюсь. Хочу с ним говорить. В последний раз. (Уходит.)

БРАДАТЫЙ (Отроку). Учен чему?

ОТРОК. Письму. И чтению.

БРАДАТЫЙ. Изрядно?

ОТРОК. Испытай.

БРАДАТЫЙ. Стиль мне! И церу!

Слуги поспешно подают принадлежности для письма.

БРАДАТЫЙ (Отроку). Пиши!.. «Числа 14-го, месяца июля, года 1471-го, рати великого князя московского и всея Руси Иоанна сшиблися на Шелони с новугородскими ратями и милостью Божией разбили наголову. Степенный посадник Димитрий Исааков Борецкий пленен. С ним трое первостепенных новгородских бояр…»

ОТРОК. Исполнил, господин.

БРАДАТЫЙ (проверив). А ищет ремесла! Вот – ремесло навек! В час грозного суда свидетельства какие предстанут Господу? Гробы? Реляции победные? Трофеи? Свидетеля бесстрастного рассказ! На этих церах!

ОТРОК. А он бесстрастен?

БРАДАТЫЙ. Нет, он не бесстрастен. Но Бог на то и Бог, чтоб отделить все нашу страсть от правды. И эту правду кинуть на весы добра и зла. Но перед тем как грянет Трубный Глас, не раз потомки наши, разбирая свидетельства твои, нам судьи станут. И проклянут. А может – возвеличат. Иль, возвеличив, после проклянут? Но Бог и им судья. За сим – аминь. Ты обречен сему. (Уходит.)

ОТРОК (как бы продолжая записанный на церу рассказ). «Рать великокняжеская и псковитяне, вступивши в землю новугородскую, истребили все огнем и мечом. Кровавые реки, стоны и вопли от востока и запада неслися к берегам Ильменя. Не было пощады ни смерду, ни женщине. Остатки новугородского ополчения, рассеянные на Шелони, отступили в городские пределы и приуготовились к осаде. В Русе ждали великого князя московского Иоанна…»

Картина вторая

В ту же ночь, страшную от дымов и зарева пожарищ, в монастырский притвор, где среди прочих знатных новгородских мужей, плененных на Шелони, томился в оковах степенный посадник Дмитрий Борецкий, явился воевода Холмский. По его знаку стражники расковали Дмитрия и удалились. Они остались одни.

ДМИТРИЙ. Спаси Бог, князь. Хоть малая, да милость.

ХОЛМСКИЙ. Ни по что, Дмитрий. Я твой еще должник.

ДМИТРИЙ. Ни по что, князь. Нет, не должник ты мне. Не мнишь, что утеку? А, стража у ворот, дороги перекрыты, во все пределы мне заказан путь. Един открыт: на плаху. Дальше – к Богу.

ХОЛМСКИЙ. Я твой должник. Явился уплатить. По счету чести, как желал бы, чтоб мне платили так по этим же счетам. Ты спас мне жизнь. Молчи. Что скажешь, знаю. Напомню дело. Мыслю, помнишь сам. Но в этот час пора не просто помнить. Пора постигнуть промысел Господний, а он открылся в будущих делах, о чем ни я, ни ты тогда не знали. Итак, весной, едва сошли снега, явился к вам я, выполняя волю Москвы, с посольством…

ДМИТРИЙ. Продолжай – с каким?

ХОЛМСКИЙ. С посольством смелым.

ДМИТРИЙ. Смелым?

ХОЛМСКИЙ. Дерзким.

ДМИТРИЙ. Наглым!..

И грянул непомеркший в их памяти вечевой колокол Господина Великого Новгорода, площадь озарилась смоляными факелами, загудела возбужденной толпой, и на Вадимово место поднялся московский посол князь Холмский.

ХОЛМСКИЙ. Граждане новогородские! Великий князь московский, государь всея Руси, моими устами говорит с вами! Мы долго терпели чинимые вами досады. Вздумав быть смелыми в надежде показаться нам страшными, вы захватили многие наши доходы, земли и воды великокняжеские. Не остерегал ли вас великий князь Иоанн, не передал ли с посадником вашим: «Скажи новгородцам, моей отчине, чтоб они, признав вину свою, исправились; в земли и воды мои не вступалися, имя мое держали честно и грозно по старине, исполняя обет крестный, если хотят от меня покровительства и милости; скажи: всякому терпению бывает конец и мое не продлится». Вняли вы гласу сему? Нет. И чаша терпения нашего скудельна!..

УПАДЫШ (выскакивая перед Вадимовым местом). В шеломе он! На месте нашем святом! Сними шелом, посол!

ХОЛМСКИЙ. Кто мне, послу, указ?

УПАДЫШ. Посадники! Люд вольный! Дмитрий! Марфа! Святой устав наш не указ ему!

ДМИТРИЙ. Смирись пред обычаем великого народа, московитянин!

УПАДЫШ. Смирись! Не то тебя, москвич, мы…

ДМИТРИЙ. Унять!

Упадыша умиряют.

МАРФА. Смирись же, князь. В том нет тебе бесчестья.

ХОЛМСКИЙ. Смирюсь, чтоб довести посольство до конца. (Сняв шлем, продолжает.) Граждане новгородские! Не угрозу я вам принес, но пеню. Быв всегда старшими сынами Руси, вы вдруг отдалилсь от братьев своих. И в какие времена! О стыд имени русского! Бог в неисповедимом совете своем наслал на нас татар, земля русская обагряется кровью русской, города и села пылают, гремят цепи на девах и старцах. Что ж новгородцы? Спешат ли на помощь братьям своим? Пользуясь своим удалением, они богатеют, презрев долг свой. Русские считают язвы свои, новугородцы считают золотые монеты. Русские в узах, новугородцы славят вольность свою! Но земля русская воскресает. Небо примирилось с нами, и мечи татарские иступились. Берега Камы были свидетелями побед наших. Еще удар последний не свершился, но Иоанн не опустит руки своей, пока не настанет время славы и торжества христианского. Сей близок час! Но радость его не будет совершенна, доколе древний Новгород не возвратится под сень отечества, под руку Иоанна. Вы оскорбляли предков его, он готов все забыть. Разум и смирение – вот чего он взыскует от вас!.. Покуда все. Хочу услышать вече.

Холмский сходят с Вадимова места.

ЗАХАРИЙ ОВИН. Пусть Марфа говорит!

УПАДЫШ (подсунувшись). Как? Марфа?

НАЗАРИЙ. Да, Марфа. Пусть говорит.

УПАДЫШ. Внял. Пусть Марфа! Марфа! Марфа!

ДМИТРИЙ. Мать, вече ждет.

Младший сын Марфы, совсем еще юный ФЕДОР, подает матери руку и возводит ее на помост.

МАРФА. Мужи вольные, граждане Великого Новограда! И ты, посол! Жене не должно говорить на вече. Но предки мои были как братья Вадиму, чья кровь навек освятила для нас сие место, отец и муж мой, степенный посадник, погибли, сражаясь за вольность нашу. Вот мое право быть пред вами. Вас называют отступниками. За то ли, что вы подъяли из гроба славу предков своих? Князь московский укоряет Новгород благоденствием. Так: цветут вотчины новгородские, житницы полнятся, великая Ганза гордится союзом с нами, а земля русская обагряется кровью. Но не мы, о россияне, несчастные, но всегда любезные нам братья, не мы, но вы нас оставили, когда пали на колени пред ханом и требовали цепей для поносной жизни, когда свирепый Батый, видя свободу единого Новограда, устремился растерзать его смелых граждан. Напрасно с высоты башен взор наш искал вдали легионы русских в надежде, что они захотят в последней ограде русской вольности сразиться с неверными! Одни робкие толпы беглецов притекали к стенам, они требовали не мечей, а хлеба и крова, и получали. Видя отважность Новгорода, Батый предпочел безопасность свою злобному удовольствию мести. И удалился! И вновь напрасно граждане новгородские молили князей воспользоваться тем и общими силами, с именем Бога русского, ударить по врагу. Но нет, князья платили дань и бегали в стан татарский порочить друг друга! Но если слово «победа» еще сохранилось в языке русском, то не гром ли новгородского оружия не дал его позабыть? А ныне Иоанн желает повелевать великим градом! Не диво, он видел богатство и славу его. Но мы богаты, оттого что мы свободны. С утратой вольности иссякнет и самый источник нашего благоденствия, лишь одна она оживляет трудолюбие, изощряет серпы и златит нивы. Нищета и убогость удел недостойных граждан, не умевших хранить вольность – главное наследие предков наших! Скажите «да» послу Иоанна, и еще при жизни вашей увидите вы, как померкнет слава града великого, опустеют концы его, захиреют промыслы и ремесла, и само великолепие его станет баснею народов. Жаждете ли доли такой?