Судебные речи

Топильский в своей деятельности характерен еще с одной стороны — как специалист по подлогам, которые нельзя оставить неотмеченными. Каждый шаг, который он делает, он делает, обязательно учиняя какой-нибудь подлог, какое-нибудь надувательство. Он учиняет подлог в сделке с Шестаковым, давая ему фиктивную расписку на продажу будто бы за один миллион рублей лошади «Киенчем», на самом же деле он ее не продал, а оставил за собой. Он совершает подлог с лаврухинским овсом на 800 млн. руб., он вручает Лаврухину подложную расписку, которую Лаврухин хотел приобщить и приобщил к делу, пока не разразилась гроза.

Топильский приобретал дома на имя Зверева по фиктивным запродажным, пользуясь при этом юридической помощью Торсуева, комиссионерскими услугами Зверева и, может быть, нуждой Михайлова. Наконец, у него фиктивно бегают на Московском ипподроме лошади, т. е. бегают самым реальным образом самые реальные лошади, — но опять-таки от имени подставных лиц, хотя эти лошади и принадлежат Топильскому.

Система Топильского — система подлогов, какая-то фантастическая система лжи и коварства. Что ни шаг, то рискуешь запутаться в этой страшной предательской паутине. Топильский всем руководил, все подчинял своему влиянию, но работой не интересовался и думал только о своей личной выгоде. Вот что говорил о нем Минкин: «Я писал, взывал к практической работе, — все-таки работа в секции не шла. Мой труд, видимо, в секции не ценился, мои предложения выслушивались, приказы читались, но не исполнялись».

И это верно. Мы знаем, что там вообще приказы не исполнялись. Там царило ликвидаторское настроение. Минкин говорит: «Я неоднократно говорил ему, что мы должны быть сплочены в работе, но Позигун соглашался и со мной и с Топильским. И, наконец, я стал себя чувствовать чужим в секции. Большинство работников сплотилось вокруг Топильского. С Поволжья раздавались бесконечные крики и мольбы: дайте лошадей! Весенняя кампания была в разгаре, и я настаивал на продолжении кампании, на продолжении работы, но секционных работников обуревало ликвидаторское настроение, и секция была ликвидирована»… Вы видите, что Топильский является здесь центральной фигурой: все около него, он руководит всем решительно. Он начал руководить и повел работу тогда, когда еще хотел работать, когда он еще не осуществил всех своих замыслов, когда был увлечен этими замыслами. Но вот он почувствовал, что его замыслы будут разбиты, и он опустил руки и все опустили руки, и секция была ликвидирована.

В секции, которая держалась главным образом на плечах Топильского, процветала, помимо всех тех безобразий, о которых я здесь говорил, еще и безотчетность. Вам говорили здесь в течение всего процесса: такой-то представил отчет, такой-то представил отчет. Вам даже указали на то, что если отчеты эти оказались не принятыми, не просмотренными, то это, в сущности говоря, не по вине уполномоченных, не по вине тех, кто представлял эти отчеты.

Это, конечно, совершенно необоснованная отговорка, и для того, чтобы показать это, я приведу одну лишь маленькую справку; Лаврухин здесь показывал, что он 1 февраля представил свой отчет, который ему вернули 9 мая, а 1 июня он был арестован. Срок, конечно, достаточный для того, чтобы добиться приведения отчетов в необходимую ясность, чтобы не нужно было их возвращать еще раз для всяких исправлений. Однако он не сделал этого и с 9 мая до 1 июня не позаботился о том, чтобы эти отчеты привести в порядок. Когда я буду говорить о Лаврухине, я скажу специально об этом отчете, скажу, чем он порочен и чем порочна та «выборка», которую он представил суду.

Я сейчас указываю на этот момент лишь для того, чтобы показать, что уполномоченные не считали себя особенно ответственными за эти отчеты. Ответственность за эти безответственные действия я возлагаю целиком на лиц, возглавляющих секцию, и, в первую очередь, на Позигуна, особенно имея в виду, что он коммунист.

В самом деле, вы посмотрите, какой получается порядок вещей. 18 февраля заседание президиума ЦК помощи голодающим. Доклад Минкина утверждает Позигун, а не Топильский. Пусть так. Президиум ЦК Помгола признает цифровой материал по эвакуации племенного скота неудовлетворительным. Ясно и четко. Это было 18 февраля, товарищи судьи. Топильский подтвердил, что в декабре работа была уже свернута и, следовательно, был достаточный срок для того, чтобы с момента сворачивания работы, в конце декабря, до 18 февраля позаботиться об этих отчетах. — Ведь Позигун прибегал даже к таким мерам воздействия, как истребование Лаврухина и других уполномоченных чуть ли не по этапу. Лаврухину было приказано явиться, иначе он будет доставлен в административном порядке. Приехал Лаврухин. Что вы сдёлали с ним, Позигун? Вы приняли его отчеты, вы приняли меры к тому, чтобы Лаврухин, так скоропалительно бросивший свою работу, свою большую и важную работу, вернулся к ней как можно скорей, вы поинтересовались тем, чтобы он сдал отчеты? Нет, вы ограничились резолюцией о проверке, а об исполнении никто и не думает. Представить отчеты в недельный срок требует ЦК Помгола, требует государство, отпустившее 132 млрд руб., собранных из отчислений по фабрикам и заводам, по волостям и деревушкам, по казармам и лагерям красноармейцев. А вы позаботились о том, чтобы эти 132 млрд. руб. были учтены, — я уже не говорю по копейке, а хотя бы по миллиону?

И вот 31 марта издается приказ № 7. Я особенно обращаю ваше внимание, товарищи судьи, на эти даты: 18 февраля требуется представить отчет в недельный срок, а приказ № 7 появляется 31 марта. В этом приказе из трех пунктов предлагается всем уполномоченным представить отчеты, под руководством Топильского обработать и представить в бухгалтерию Цузема. Обрадовались все подсудимые и кричат (и Топильский больше всех): вот бухгалтерия Цузема, вот болото, вот трясина. Но была ли эта бухгалтерия действительно «трясиной»? Это не доказано, это не установлено.

На суде Топильский пытался в этом вопросе славировать, заявив, что по приказу № 7 нужно было составить статистический отчет, а не бухгалтерский. Но я предъявил Топильскому этот приказ и доказал, что он говорил именно о бухгалтерском отчете. Я теперь спрашиваю руководителей секции: если отчетов нет (а их нет, ибо даже те, которые есть, неудовлетворительны, так как в тепловском отчете трех миллиардов все-таки не хватает), то должны ли вы отвечать за это? И если лаврухинского отчета мы не видим, и если ширяевского отчета мы не видим, то мы смело можем поставить вопрос об ответственности руководителей секции, которые безответственно действовали, которые, вопреки постановлению президиума ЦК от 18 февраля, вопреки своему собственному распоряжению от 31 марта, не позаботились о том, чтобы эти отчеты в конце концов были представлены.

А вот 25 апреля в заседании ЦК Помгола с участием Рескина, Топильского и Позигуна подводили итоги этой работы и, между прочим, констатировали, что полностью отчетов уполномоченные не представили. 25 апреля опять нет отчетов, но интересна маленькая ремарка к этому протоколу, в которой говорится, что члены этой секции деятельно участвовали в заседании. Они деятельно участвовали в заседании!

Вот почему, товарищи судьи, при этой системе взяточничества, подлогов, хищений, расточительства, безотчетности через некоторое время ЦК Помгола убедился, что с этим гнилым аппаратом нельзя выполнить задания по вывозке и эвакуации 40 тысяч голов скота, и пришлось сократить эту цифру до 11 тысяч, а из 11 тысяч пришлось выполнить едва пять с лишним тысяч, около шести. Отчет ревизующих органов констатирует, что весь план работы по спасению скота был, таким образом, выполнен лишь на 14 %, а вывозка этого скота была выполнена силами секции по спасению животноводства лишь на 9,7 %. Эту цифру, правда, оспаривает Топильский, говоря о 18 % и даже о 38 %, если учесть кооперацию и всякие другие организации, вывозившие скот. Но этот же отчет ревизующих органов говорит, что содействие, которое оказывала секция по спасению животноводства, выражалось главным образом, если не исключительно, в предоставлении транспортных средств, т. е. давались бумажки в НКПС на получение вагонов.